Камера хранения. Борис Соколов

в друзьях, но, можно сказать, выпестованных им.

      В августе 1932 года, во время деловой поездки в Москву, он вдруг стал замечать, что Маршак всячески противится тому, чтобы Чуковский посетил своего старого коллегу–сотрудника в двадцатых годах по «Всемирной литературе» – Максима Горького (сам Маршак в это время вовсю контактировал с ним по вопросам издания детских книг).

      «А может быть, я и ошибаюсь» – обронил Чуковский в дневнике, не поверив, что друг и собрат способен вести двойную игру.

      Но оказалось, что никакой ошибки тут не было!

      Маршак, нарушив данное Чуковскому слово, в обход старшего коллеги и покровителя, не оповестив его, двинул во «взрослое» издание «Academia» сборник своих детских стихов. Надо сказать, что Маршак сам по себе – безусловно прекрасный, самобытный талант. Но поведение его в подобных делах иначе как самобытным не назовешь.

      Чуковский возмущен, но – как это у него всегда бывало – отходчив и незлопамятен, продолжает общаться, участвовать в совместных мероприятиях. Однако…

      Со временем интриги Маршака множились.

      20.01.34 (запись сделана во время очередного посещения Москвы): «Вчера утром Маршак стал собираться на какое–то важное заседание. – Куда? – Да так, ничего, ерунда… Оказалось, что через час должно состояться заседание комиссии Рабичева по детской книге и что моему другу ужасно не хочется, чтобы я там присутствовал… «Горького не будет, и вообще ничего интересного…» Из этих слов я понял, что Горький будет и что мне там быть необходимо. К великому его неудовольствию, я стал вместе с ним дожидаться машины… и мы поехали. Где эта комиссия помещается, я и понятия не имел – и вдруг наша машина въехала во двор горьковского особняка. Встретил нас отъевшийся комендант, проводил в комнату, где уже поджидали: унылый Венгров, Огнев, Барто, Кирпотин и, конечно, П.П. Крючков. Прошли в столовую, вышел Горький…»

      А дальше? Может быть, после столь явного и постыдного конфуза что–то изменилось?

      Никоим образом! Еще не раз на страницах дневника можно встретиться с подвигами примитивного ловкачества замечательного поэта… И вместе с печалью по поводу этого – весьма странного – поведения, остановимся и больше не станем тратить на это времени. Обратимся к другому.

      Чуковский для многих – настоящая отдушина. Ему исповедуются, поверяют свои беды, сомнения, делятся планами, обсуждают текущие дела. Вот является к нему Тынянов с рассказом, что в Доме Ученых обсуждали «Возвращенную молодость» Зощенко. Произносятся имена Федина, Алексея Толстого, Мандельштама, Пастернака… И та нервозность, с которой Тынянов нападает на коллег, говорит о многом. Как в капле воды небо, в монологе этом отражается атмосфера в целом писательском сообществе.

      Корней Иванович действовал на людей гипнотически. Собеседники–мужчины реагировали следующим образом: одни, поддавшись обаянию его ума, стремились соответствовать, показав свой уровень, а под действием его открытости