Быть русским. Валерий Байдин

я не стал. Судьба вела меня к иным людям и встречам.

      Проповедь в церкви святой Татьяны

      Когда знакомые позвали меня «на Татьянин день» в бывшую церковь Московского университета, я с неохотой вышел в тёмный, оцепеневший город. Грели грудь лишь воспоминания о лучших юношеских годах. Недавно возникшее «Всецерковное Православное Молодёжное движение» приглашало студентов МГУ вечером 24 января 1992 года на собрание, посвящённое воссозданию старинного студенческого праздника. Одолевала грусть. Некогда изгнанный из alma mater, я шёл проститься с дорогими стенами. Множество людей собрались в зрительном зале знакомого здания на нынешней Большой Никитской, словно на очередной спектакль Студенческого театра, некогда известного на всю Москву. Но встреча, которая меня ожидала, оказалась задумана другим режиссёром и поразила своей непостижимой неизбежностью.

      В зале погас свет. На сцену к маленькому столику с микрофоном вышел коренастый, сгорбленный священник в подряснике, с огромной розовой головой в ореоле редких белых волос, дополненном пышно-круглой седой бородой. Он тяжело уселся на стул, и я с изумлением и жалостью узнал в нём Дмитрия Дудко. Он казался неуверенным, притихшим, уставшим и вовсе не был похож на бесстрашного пастыря, проповеди которого в Никольской церкви на Преображенке в 1973–1974 годах взбудоражили Россию и стали известны на весь христианский мир. Он изменил судьбы очень многих людей. После тайного крещения в его квартирке навсегда стала другой и моя жизнь.

      Своего первого духовника я не видел более десяти лет, со дня его «покаянного» выступления по телевизору зимой 1980 года. За минувшее время всё тайное и запретное стало явным и жизненно необходимым. Православие вернулось в Россию, коммунистическая утопия и госатеизм были повержены, но отец Димитрий не выглядел победителем. Он уже почти не служил, болел. О чём говорил он в той проповеди, которая для меня оказалась последней? О вере и бесстрашии? О божественном промысле, который ведёт людей и народы через страдания, мимо смерти? О священстве и пророческой миссии православия в мире? Наверное, именно об этом. О чём всегда говорил и писал. Запомнились лишь самые первые его слова:

      – Я, православный священник, сижу перед вами на этой сцене, и многие из собравшихся не подозревают, что когда-то здесь находилась церковь святой Татьяны, мученически погибшей за Христа.

      Как и в начале его дерзкого миссионерства, отцу Димитрию слали записки с вопросами.

      – Вы боялись КГБ и Советской власти? – прочёл он вслух, усмехнулся и зорко глянул в тёмный зал:

      – Вы знаете, что такое страх Божий? Страх перед истиной, совестью? Или страх матери за детей? За себя я никогда не боялся. Переживал за семью, за ближних. И за духовных чад. Некоторые сильно из-за меня пострадали, оказались в тюрьме, в психбольницах. Я это знал, горевал очень, непрестанно за них молился и сейчас молюсь, каюсь перед ними. Но больше всего я боялся и боюсь за Россию. По-человечески боюсь. Вынесет ли она свой крест? Для