Быть русским. Валерий Байдин

Сергиево подворье.

      – Так мы и познакомились, – отец Георгий мелко резал лук и клал на сковороду, я чистил картошку и слушал:

      – Привели ко мне однажды девушку азиатского вида, сказали, что эта японка иконописью интересуется. Я показал ей свои иконы. Та замерла, глаза раскрыла:

      – Вы умеете писать иконы?

      Она думала, что иконописью только в Средние века занимались. Объяснил ей, что это очень древнее искусство, но до сих пор живое, потому что свято хранит традиции. Стать иконописцем труднее, чем живописцем. Нужно научиться не только писать, но сначала готовить иконные доски, краски. Пройти путь созерцания и молитвы. Без учителя это невозможно. И тут она кланяется мне по-японски и говорит, а на глазах слёзы:

      – Умоляю, примите меня в ученицы! Буду во всём вас слушать, платить сколько скажете.

      А потом заплакала:

      – Согласитесь, прошу вас! Теперь я понимаю, что в Париже искала, зачем во Францию приехала.

      Как было такой просьбе отказать. Так она и стала моей ученицей, а потом помощницей. Талант у неё несомненный. Основную часть этого иконостаса она написала. А когда нашу церковь освятили, попросила принять её в православие. В крещении стала Светланой.

      Сэнсэй

      Фусако приехала к обеду следующего дня. Она казалась монашкой-послушницей: маленькая сухая молчаливая женщина без возраста, в тёмной строгой одежде, с неподвижной полуулыбкой. По-французски говорила с сильным акцентом, но бегло и уверенно. По-русски знала лишь несколько слов.

      – Драсвуйте, – поклонилась нам обоим, подошла за благословением к отцу Георгию, поцеловала ему руку, затем выложила из сумки на стол какие-то продукты.

      Ели мы почти молча, как в монастыре. Под конец отец Георгий расспросил Фусако о каких-то делах и ушёл к себе. Со стола мы убирали вдвоём, мыть посуду она мне не позволила. Я вытирал тарелки, ставил по местам и пытался начать разговор.

      – Скажите, вы не находите что иконы ближе всего к цветным гравюрам Хокусая, Хиросигэ? К китайским свиткам?

      Она чуть наклонила голову и быстро искоса глянула:

      – Утамаро и Хокусай мне всегда нравились, они тоньше Хиросигэ. Но у них плоский цвет, а в иконе глубокий. А китайцы цвет не чувствуют.

      – Согласен. Но линия в гравюрах очень красива.

      – Гравюра для альбомов и для дома подходит, не для храма.

      – Потому что в ней нет ничего священного?

      – Гравюрам нельзя молиться.

      – Они учат созерцать.

      – Мир, а не Бога, – прервала она разговор, и стало понятно, что для первого раза достаточно.

      Наше общение возобновилось на следующий день. Отец Георгий уехал по делам в Мурмелон, а мы принялись вместе готовить борщ. Я чистил овощи, а Фусако их быстро, мелко резала и клала в кастрюлю.

      – Сэнсэй очень любит борщ, он научил меня готовить. Мне борщ тоже нравится.

      – Вы называете отца Георгия «сэнсэй»?

      – По-японски это «учитель». Я должна ему служить и во всём помогать. Так в Японии принято.