Культурная практика приказа. Гульнара Хайдарова

по своему существу, если вспомнить Хайдеггера [1]. И музы умолкают, и право становится безголосым. Inter arma silent leges.

      Легкости в снятии классического разграничения между войной и политикой, способствовало массовое распространение таких терминов как «информационная война», «медиавойна», «кибервойна» и «информационное насилие», не уравновешенное, соответственно, учреждением таких терминов как «информационное согласие», «медианейтралитет», «правовое регулирование киберсферы», «формирование информационных договоренностей», «контроль в сфере информационно-технологического воздействия», «медиаэкология». Духи войны, отозвавшись на свои имена, пришли в неистовство в новой цифровой сфере, не будучи стреножены здравым рассудком и не сдерживаемы политической волей. Политика отстала от технологий. И вот уже неограниченная ничем медиавойна как разыгравшееся воображение (известно ведь, кого рождает сон разума) дополняется в своей экспансии другими видами воинственных действий, ставшими совершенно естественным ее продолжением: санкционная война, энергетическая, экономическая, консциентальная война, войны исторической памяти и пр., – ряд ничем не ограничен, если размываются границы между политикой и войной. Всякая политика отныне уже становится войной, поскольку погружена в дискурсивное поле «стратегического лидерства» и «борьбы суверенитетов».

      То, чему искало меру и ограничительную рамку Просвещение в лице Клаузевица, – война как неразумная стихия, – становится перверсивной реальностью в мире цифровых технологий. Что можно сказать о современной гибридной войне, гидре и химере одновременно, – асимметричной, бессубъектной, повсеместно иррегулярной, силами неопределенных в своем правовом статусе ЧВК? В ней устрашает серая зона вседозволенности, усиленная скоростью, дополненная технологиями искусственного интеллекта, сопровождаемая неограниченным манипулированием в медиасреде. И эта вседозволенность – не продолжение политики («разумного управления благородного правителя»), это сама политика, явленная в бессилии разума. Неэффективным стало само различение между политикой и войной. У нас есть только война в разных формах: символической, экономической, информационной. В глобальной цифровой деревне понятие политического врага как фиксированной антагонистической фигуры теряет смысл, все становятся друг другу конкурентами и противниками. Политика в контексте дигитализации разума перестает быть традиционной политикой, становясь имиджевой, сценически батальной, потерявшим пределы баттлом. Таково неизбежное влияние воинственных по своей сути (медиа)технологий, воздействующих на нас самих.

      Итак, если политика перестала быть рассудочной, под вопросом оказалась ее рациональность, восторжествовала стихия войны, поскольку разум более неспособен сдерживать природные силы разрушения, то, возможно, встречное движение стратегии навстречу политике могло бы остановить воинственность последней. Новая медиарациональность сбивает с толку политический разум, но не прагматизм