Огни на дорогах четырех частей света. Елена Рубисова

совсем не походят на арабов. Смуглые – но с золотистым, а не оливковым или пепельным, как у арабов, оттенком кожи; скулы слегка выдаются, глаза карие, или нередко зеленовато-серые (у арабов они «черные, как ночь»), глубоко сидящие под сильно выступающими надбровными дугами. Они приветливы, охотно улыбаются. Язык их мягче арабского, более походит по звуку на романские языки.

      Чем живут, чем питаются здесь эти люди? Пустынным прибоем наступают на их поселок пески. Чем дальше, тем выше вздымаются песчаные волны, и гигантским девятым валом вырастает Марзуга – исполинская дюна, очертаниями своими напоминающая Монблан.

      В этом сходстве очертаний было что-то притягивающее – гора казалась странно знакомой. В то же время – какая тревожная несообразность: вместо земли, камня, льда и снега – песок, неустойчивый, сыпучий и мягкий! Ни скалы, ни выступа, ни камня – все гладкое, мягкое, как желтое масло!

      – Как туда пройти? – спрашиваем мы шофера.

      – Куда?

      Мы указываем на вершину Марзуги. Он удивился еще больше.

      – Нельзя. Туда не ходят.

      – Почему?

      – Нельзя. Там высокий песок. Живой песок.

      Но путь, казалось, был ясен: сначала по песчаным предгорьям вниз и вверх, к подножию Марзуги, потом влево, поперек песчаной стены и затем по хребту, имитирующему ледяное лезвие Монблана, до вершины.

      Мы пошли. После некоторого колебания наш вожатый пустился за нами.

      – Я пойду с вами на высокие пески, – решительно заявил он и пошел вперед как заправский проводник.

      Путь к горе лежал через оазис – несколько сухоньких пальм, разделенные канавками; через одну из них, пошире других, был перекинут мостик, но воды нигде не было. Берега канавок были покрыты очень странными ползучими растениями, походившими на громадных сороконожек. Коричневое, сухое и жесткое, длиной с локоть, тело лежало на земле; из него торчали вверх и вниз отростки: вверх – обрывки зеленовато-серой щетины, и вниз – черные корни, пучками, через равные промежутки, точно ножки гусеницы. Этими корнями растение хищно впивалось, вгрызалось в землю, ища скрытую в ее недрах влагу. Крепкие, как канаты, они уходили в песок на большую глубину, вырвать их было невозможно. Из этих растений состояла «трава» «оазиса» и, по всей вероятности, они служили кормом для коз и ослов.

      Очень скоро оазис исчез – растворился в глубоком сыпучем песке; нога погружалась почти по щиколотку. Здесь, среди желтых песков, были разбросаны черные палатки берберов. Они были сделаны из грубой шерстяной (из шерсти черных коз) ткани и походили на гигантских летучих мышей, севших на землю и еще не успевших сложить крылья.

      В прозрачном воздухе пустыни расстояние обманчиво. Гора, отделенная грядами песчаных хребтов, находилась гораздо дальше, чем казалось с первого взгляда. Мы долго шли – поднимались, спускались, снова поднимались. Нога погружалась в песок, как в мягкий снег, но вместо следа оставалась сзади лишь неглубокая круглая ямка; на дно ее, смыкаясь, стекал