Туша. Никита Демидов

отчаялся, ничего так и не нашел.

      – Я совершенно не понимаю того, о чем ты говоришь, да и понимать не хочу. Ты мне поможешь или нет?

      – Никак не могу, я же вам уже все объяснил. И к тому же, у меня совсем нет времени для этого, вы уж извините.

      – Да это ничего, на таких не обижаются. Поговори хоть со мной, а то я совсем с ума здесь схожу, чудиться всякое.

      – Я не могу, Дмитрий Васильевич. Спешу чрезвычайно, очень важные дела.

      – Да ты же тут полчаса почем зря тараторил о всякой ерунде, а теперь говоришь, что спешишь. Врешь ты мне, пугало огородное.

      – Не совсем так. Я хотел изложить, думал, вы об этом что-то знаете, уж очень важный вопрос, а вы совершенно не осведомлены, даже меньше моего, хоть и человек. Так, что мне пора Дмитрий Васильевич, не поминайте лихом.

      – Да куда же ты, дубина?

      – Как куда?! Вешаться!

      III

      Сумасшедший! – выстрелила моя пораженная и возмущенная мысль вослед удаляющемуся неизвестному. Он ушел, и было в гуле его шагов, что-то такое твердое и решительное. И как же он это просто, вешаться! Все едино, что себя, что муху прихлопнуть, совершенно никакой разницы. Об том помниться один безумец на улице кричал. Не помню где я его видал, если мне не изменяет память, то произошло это летом, где-то на Каменноостровском. Вначале жены жен других облобызают, а опосля им ножом в самое горло по рукоятку, а затем и себе, – кричал он, приставая то к одному, то к другому прохожему – просто так, развлечения ради, потому как все можно, а все ведь в мелочах, все в мелочах. Меня это почему-то привлекло, и я встал в сторонке, чтобы иметь возможность наблюдать за беснующимся.

      С виду очень даже приличный мужчина лет семидесяти, с окладистой черной бородой, в круглых как у Чехова очках на большом, сизом носу. Было даже несколько странно наблюдать за его акробатическими этюдами, они как-то не вязались со всей его фигурой (за исключением носа) и казалось даже, что в него может вселилось нечто инородное и безумное. Я много наблюдал за всевозможными попрошайками с прицепными горбами, или же в действительности не имевшими рук или ног, часто видел и даже вел беседы с ополоумевшими кликушами, но этот мужчина не был похож ни на кого из них. Не хватало его движениям какой-то отлаженности, было видно, что он только-только вступил на путь уличного юродства и не имея привычки, двигается, да и вообще ведет себя как-то неловко. Казалось, что он шел по каким-нибудь своим делам и вдруг свихнулся.

      Неожиданно какой-то прохожий, крепкий и широкий в плечах парень, с силою оттолкнул безумца, отплюнув вдогонку летящему к земле телу бойкое словцо.

      – Башню, башню выстраиваете. Шпилем её небо пронзить хотите. Одни большие, другие поменьше, а третьи и вовсе ничтожества. Одни сверху, другие снизу. Как в Писании, слово в слово, про вавилонскую башню. Одни сверху, другие снизу, и меж ними уже нет ничего общего, на разных языках говорят они, разных народностей сыны. Рухнет, рухнет, башня сия! Слишком много окрест вашей суеты болтовни. Одни говорят, другие говорят, третьи говорят, а на деле, это лишь молчание, потому как