Новая Зона. Тихое вторжение. Дмитрий Володихин

понимаете меня? Скажите что-нибудь.

      – Д-да. Понимаю.

      – Скажите мне… что это такое? Как вы это чувствуете? Хотя бы самые общие впечатления. Если можете, разумеется.

      О, да в нем исследователь заговорил. Очень вовремя, ребята. Самое оно заняться сейчас аналитикой.

      А впрочем, он, кажется, хочет мне помочь. Не дает мне сорваться… туда. Потому и разговаривает со мной, не оставляет в покое. Молодец, Терех.

      – Я не знаю… Я не знаю. Нечто нечеловеческое… но очень хорошо понимающее людей. Наши слабые места.

      – Это всё?

      – Не сейчас… Мне думать трудно. Свобода наплывает на меня, как море… Но я еще человек. Я – человек!

      Я кричу, пытаясь своим воплем остановить то, что понемногу захватывает мое сознание.

      – Хотите, дам вам совет? В одном случае это помогло. Вытащили человека…

      – Да всё, что угодно…

      Ах ты ж мясо радиоактивное, ты еще спрашиваешь! Нашел место и время – вежливость проявлять.

      – Есть ли у вас что-нибудь очень дорогое? Предмет любви, поклонения, хотя бы очень сильной привязанности. Дом. Женщина. Друг. Работа. Родители. Яркая картинка из детства. Философия какая-нибудь. Вера. Да хоть сумма на банковском счете. Все равно, лишь бы вы этим дорожили, до крайности, подчеркиваю, дорожили. Так вот, вцепитесь в это и не отпускайте ни на секунду. Прикасайтесь к нему, думайте о нем, представляйте себе его… что уж у вас там есть. Не всего себя пытайтесь сохранить, а только тот участочек, где это у вас живет. Я с вами еще поговорю, но от меня вам мало помощи. Очень скоро я не смогу вас… удерживать… Вы понимаете меня? Вы – еще здесь, с нами?

      Мне приходится сконцентрироваться.

      – Д-да-а… Я здесь… Я с нами… с вами… Я здесь…

      Приходит Григорьев, у него в руках автомат. Это как раз тот мужик, с которым я когда-то пил. Лицо у него перекошено. И жалеет меня, и боится меня, и трусом самому себе показаться не хочет. Вот он берет салфетку и шагает ко мне, чтобы вытереть пот со лба. И впрямь, пот заливает мне глаза.

      – Не надо, Григорьев… осторожнее! – говорит ему Терех.

      Но он все-таки дотягивается до лба и проводит по нему салфеткой. Я пытаюсь его укусить. Пришляк. Проклятый пришляк. И воняет от него железом, смертью, неволей. Они ненавидят меня. Все они, до одного, ненавидят меня! Ведь у меня есть свобода, я знаю свободу, а они ничего не знают, ничего не понимают, вот и ненавидят. Злые пришляки! Мясо.

      Господи!

      Господи!

      Я начинаю молиться.

      Чуть легче…

      Григорьев глядит на меня без испуга, с одной только жалостью. Спасибо, мужик, что ты не боишься меня, что ты считаешь меня человеком! Знал бы ты, как я тебе сейчас благодарен!

      Григорьев сообщает нам с Терехом:

      – Вертушка уже летит. Быстро они там сработали. Я даже не ожидал.

      – Начали понимать, – мрачно комментирует Терех. – Святая молекула! После двадцати летальных исходов…

      Меня накрывает.

      Господи! Ну Ты же здесь должен быть! Рядом! Ну! Господи! Где ты?