Воспоминания о Японии. Анна Черевкова

дели его бедные обыватели, пришедшие сказать «прости» родным и знакомым, уезжавшим на далекую родину. Переход наш до Нагасаки, продолжавшийся трое суток, был довольно спокойный. На половине пути сделалось значительно теплее, а весь день 17-го октября было и совсем тепло. 18-го октября показались берега Японии, в виде зеленых островков, разбросанных в одиночку и группами; между ними сновали рыбачьи лодки, белые паруса которых красиво оттенялись синевой неба и моря. Острова стали попадаться чаще и чаще. Мы проходим совсем близко от них и различном полосы солений, раскинувшихся вдоль морского берега. Нагасаки уж близко, Вот высокий, скалистый остров, покрытый щетиной угрюмых сосен: это – Паппенберг; в конце XVII столетия, во время начавшихся тогда в Японии гонений на христиан, с этой скалы были сброшены в море около 17-ти тысяч туземцев-католиков. За Паппенбергом начинается вход в Нагасакскую бухту. Мы теперь плывем по длинному заливу, окруженному со всех сторон высокими горами, покрытыми густой растительностью. В долинах меж ними разбросаны группы селений. Светло-зеленые террасы полей расположились по склонам холмов, а на некоторых виднеются до самой вершины их. Вот гора, вся покрытая сосновым лесом, только верхушка ее представляет обнаженную скалу. Вот промелькнула стройная бамбуковая рощица. И везде люди, движение, жизнь. Какая резкая разница между этой жизнерадостной картиной и той тоскливой пустыней, которая зовется русским Дальним Востоком, и от которой вас отделяют только три дня пути.

      Пароход наш стал на якорь, и я могла теперь подробно осмотреть эту чудную, ни с чем несравнимую Нагасакскую бухту, охваченную со всех сторон горами, покрытыми яркой сочной зеленью. Нагасаки расположился в вершине бухты, по склонам холмов и в долинах между ними. Город, очевидно, большой; а между тем чего-то как будто не достает, что присуще большому городу. Вслушиваясь и всматриваясь больше в окружающее, я, наконец, понимаю, чего именно не хватает: не достает шума, того неопределенного гула, который слышен еще издали при приближении к каждому более или менее значительному европейскому населенному пункту.

      Рейд очень оживлен. Масса различных коммерческих и военных пароходов под различными флатами, парусных судов и простых рыбачьих лодок, покрывают бухту; все это представляет какой-то лес труб, мачт и флагов. Кроме того, множество шлюпок странного вида снуют по рейду в разных направлениях, и лишь только пароход наш отдал якорь, они, точно мухи, облепили его со всех сторон. Со шлюпок глядят веселые, улыбающиеся лица туземцев, и слышится ломаная русская речь. Я беру одну из них, хозяйка которой мне показалась говорящей по-русски бойчее других, и еду на берег. Японская шлюпка[1] представляет плоскодонную лодку довольно больших размеров; по средине ее находится маленькая, низенькая каюта, снабженная дверью и парой окон и выстланная чистой циновкой; в углу каюты виднеется маленький алтарь с крошечным идолом, а в передней открытой части шлюпки, на маленькой жаровне с углями, готовится какое-то кушанье. Моя перевозчица оказывается очень любопытной особой и задает мне ряд вопросов. Я с трудом понимаю эту своеобразно-изломанную речь. В свою очередь я тоже расспрашиваю ее и узнаю, между прочим, что фунэ, на которой я еду, служит единственной собственностью и единственной доходной статьей моей перевозчицы и ее мужа, что такой шлюпкой всегда управляют два человека, и что местная полиция строго следит за таким порядком; обыкновенно эти гребцы члены одной семьи: муж и жена, отец с сыном, братья или сестры и т. д. Переезд наш продолжался минут пятнадцать. Как только мы вышли на берег, нас обступило множество извозчиков с предложением своих услуг. Японский извозчичий экипаж, так называемая дженерикша, есть легкая, изящная колясочка на двух высоких тонких колесах, на лежачих рессорах, с откидным верхом. Особенность дженерикши та, что ее везет не лошадь, а человек. Трудно передать ощущение, которое испытываешь, когда едешь в первый раз в такой колясочке: чувствуешь, как будто делаешь и детское, и вместе с тем не хорошее дело; как-то неловко становится и пред собою, и пред встречными, и при езде инстинктивно стараешься сделаться полегче. Впоследствии, я убедилась, что очень скоро привыкаешь и к этому безобразному обычаю, как и ко многому другому на белом свете. Не дешево достается хлеб этим бедным японским извозчикам. Между ними, как показали это исследования иностранных и туземных врачей, наблюдается значительное распространение сердечных заболеваний, в особенности в форме расширения сердца. Мы велим везти себя в город. Проезжаем сначала набережную, красивую улицу, обнесенную со стороны бухты каменным парапетом, прекрасно вымощенную и усаженную деревьями. Пред нами мелькает ряд европейских двухэтажных домов с цветниками и садами, наполненными камелиями, лимонными, апельсинными и другими фруктовыми деревьями, усыпанными спелыми плодами. Колесим по городу в разных направлениях, чтобы получить общее представление о его физиономии. Улицы узки, извилисты; невысокие деревянные дома крыты черными черепичными крышами; снаружи они не крашены, и так как дерево скоро темнеет от погоды и времени, то общий тон города темный. По улицам снует взад и вперед много народа. Мы обгоняем группу попарно идущих молодых девушек в изящных светлых туземных костюмах: веселые, удивительно добродушные личики. Одна из девушек – премиленькая; я два раза оглядываюсь на

1

фунэ