Жестокеры. Алиса Рува

коммерческая тайна? – в надежде спросила желтоглазая, умоляюще подняв брови домиком.

      – Понимаете, – осторожно начал адвокат, – к сожалению, информация об отношениях в коллективе не относится к разряду неразглашаемых сведений. Она ведь не озвучила суммы сделок, не дала посторонним людям контакты ваших поставщиков и контрагентов… Ее цели не были корыстными. Она, по сути, никак не воспользовалась тем, что узнала, работая у вас… Безусловно, девушка осталась в материальном выигрыше, еще каком! Но за это ее точно нельзя привлечь. Она не совершила ничего противозаконного.

      От этих слов его клиентка окончательно разъярилась.

      – Но что-то же можно с нее поиметь?! Неужели это все так и останется? Я – оплеванная, оклеветанная, сижу в дерьме. А она – в шоколаде! Разве это справедливо? Она должна хотя бы отстегнуть мне процент! За воспользование тем, что произошло в моем офисе, для своей книги.

      – Вряд ли нам стоит на это рассчитывать.

      Желтые глаза метали молнии во все стороны – невольно хотелось увернуться. На минуту адвокат задумался.

      – Если речь идет о клевете, то есть намеренном искажении фактов, налицо попытка очернить вашу деловую репутацию. Такое имело место быть? Тогда это преступление. Мы можем оценить репутационный ущерб. Попробовать подать иск. Но, повторяю, речь должна идти именно об искажении фактов – того, что происходило в действительности и что можно легко проверить. Тогда мы сможем доказать ее вину. Если в ее словах нет правды…

      – Разумеется! Разумеется, в ее словах нет ни капли правды. Все, что она придумала про нас, все это ложь – от первого и до последнего слова!

      ***

      Друг, которому повезло, называет ее «наш ребенок». Он прав: что-то детское сохранилось в ней. Во многом это объясняет ее болезненную уязвимость.

      У нее «немодная» для нашего времени внешность. Она похожа на даму с картин мастеров эпохи раннего Возрождения. Светлая, весенняя. С такой наивной и трогательной посадкой головы на тонкой шее. Такая слабая и хрупкая, что хочется защитить и уберечь ее.

      Я прочла ее рукопись. Да, я была первой, кто ее прочел – что, несомненно, огромная честь для меня. Я благодарна ей за то, что она доверилась мне и в этом.

      Но еще до того, как я прочла ее рукопись, я начала свое расследование – на которое, кстати, она так и не дала мне своего согласия. Я мысленно прошла за ней через всю ее жизнь,повторила каждый ее шаг. Прожила заново каждый год ее детства, ее неспокойной одинокой юности. Я знаю, как она росла, как постепенно осознавала, в какой мир она попала. Как пыталась разобраться в себе, как отчаивалась, разочаровывалась, а потом вновь обретала веру и воскресала. И я понимаю, почему она написала такую книгу.

      Я знаю, как рождались ее странные стихи. Каких мук они ей стоили и какую радость приносили своим появлением.

      Я знаю, как создавались ее картины. Я знаю причину и подоплеку каждого движения ее кисти по холсту, знаю истоки каждой линии, проведенной ее рукой. Я знаю, как картины спасали ее, когда этого