Признанию взамен. Елена Поддубская

у меня тонкое тело?

      − И толстое, − ответила она, напомнив про их давнюю шутку и гладя взглядом теперь по всему лицу. От столь откровенной нежности мужчина поперхнулся. Кашлянув пару раз, он махнул рукой в сторону своей машины:

      − С работы еду. Не подумай чего.

      − Уже подумала, − предложила она игру, но Александр тут же прикусил тонкую верхнюю губу. Так он делал, когда возникала какая-то проблема. Становиться ею никак не хотелось. Женщина извинилась. − Я побоялась спускаться во двор в темноте. Да и места там нет, Тимофей занял своей. Да ещё дожжь, − добавила она, смущаясь жадного взгляда. Раньше эта питерская манера произносить слово «дождь» раздражала Александра, теперь добавил жара в тот самый клубок газа, что окутывал. Мужчина ощутил себя монгольфьером, готовым к взлёту. На земле удерживала только одна нить – взгляд женщины. От неловкости он нахмурился. − Сейчас уберу, − пообещала соседка, понимая это по-своему. Вскочив в машину, она проехала далеко вперёд. Удивляясь этой ловкости, Новиков вернулся за руль, тихо тронулся и медленно проследовал до своего дома. Там он свернул, успев бросить фарами прощание и благодарность одновременно.

      3

      Сон, с которым Новиков боролся ещё десять минут назад, улетучился, а, вместе с ним ушла досада на последние пять километров пути. Если дорога от Москвы до Купавны, федеральная, а потому гладкая, позволяла преодолеть тридцать километров за полчаса, то кусок трассы, что был в ведении поселковой администрации, сжирал любую фору в запланированном времени. Генералтоптыгинская колея испытывала мозжечок, заставляя применять к ней качественное прилагательное, производное от ещё одного органа и так часто используемое в народе. Въезжая на такой, с трудом сказать, асфальт, каждый водитель вспоминал всех родственников местных за счёт градоустроителей, собранных Гоголем в одну большую этническую группу. Поставив машину на стоянку под навес, Александр оглянулся и пожалел, что выход на улицу со двора перекрывает высокий, в три метра, забор. «Было бы как раньше, смог бы увидеть, как она сдала к своей калитке», − улыбнулся он на характерный шорох шин. Грусть была ощутимой, но права на проявление каких-либо чувств Новиков не имел. Он жил в доме, где всегда кто-то мог или ещё не спать, или не спать уже.

      Поднявшись по ступеням высокого крыльца, мужчина увидел в глубине террасы огонёк сигареты. Дядьку Пётю так звали все домашние, кроме Валентина − женщины крупной, ухоженной и плещущей всевозможными желаниями. Старше брата всего-то на два года, она часто обзывала его трухлявым и заброшенным пеньком. Первую характеристику оправдывали плохо остриженные волосы с клочками седины на голове и нечасто бритом лице и скелет, смятый на одну сторону, словно развалившийся. Вторая применялась в связи с тем, что нормальной семьи у дядьки никогда не было. В начале взрослой жизни он работал, потом лечился от алкоголизма и анаши, а в конце восьмидесятых сел за распространение наркотиков. В тюрьме подцепил туберкулёз, вышел, отбыв весь пятилетний срок, нашёл себе какую-то женщину