Где сидит фазан. Макс Неволошин

каждого их города есть метафизический подтекст, второе дно, другое имя. Один – корабль, плавучий мегаполис. Грот-мачта телебашни, крики чаек, стаи яхт. Когда с ним рядом океанский лайнер, это – воссоединение семьи. Другой – галерея парков, бархатных лужаек, завешенных плющом кирпичных стен. Инсталляция классической Европы. Макет, клише, игра. Но игра актёров старой школы, которая порой точней оригинала, лучше. А чем – понять нельзя, талантом, может быть.

      Веллингтон – самый невидимый город этой едва различимой земли. Дожди и ветра превратили его в голограмму. В нём есть капкан оптической иллюзии, мистификация Гель-Гью, Зурбагана и Лисса. Чуть меняешь угол зрения, и стремительно ветшает, облетает постмодерн. Сквозь небоскрёбы проступают деревянные коттеджи, пакгаузы, лабазы, рейтузы на верёвках. Веет рыбой, истлевшей жизнью, ароматами питейных заведений, протезом Джона Сильвера и кофром Билли Бонса. Домишки лезут на холмы, цветут эркерами и башенками, изгибаются арками, тянутся готическими шпилями. И вновь теряют контуры, сползая в обтекаемость арт-деко. Прочь телефоны, распахнём зонты. Неспешный шаг и дождевая взвесь нам в помощь. Бесплотный город не любит резкости, его легко спугнуть, как предвоспоминание или послесоние. Несколько лет этого транса, и Веллингтон становится подобием киностудии, где параллельные миры – за каждой дверью. Где ты – в системе, имеешь доступ, где мало что способно удивить.

      Ан нет, у города велик запас причуд. Утро, еду в школу. Полупустой автобус сонно качает ландшафт: зелёный нубук холмов, ватные комки овец. Заходит молодая пара с рюкзаками – не туристы. Лица нервные, усталые. Сбросили кладь, уселись, заругались шёпотом. Светленькая девушка без видимых примет. Зато у её спутника – примет на шестерых. Стройотрядовская куртка нараспашку – в шевронах и значках. Под ней – тельняшка ВДВ, ремень РККА. Ниже – галифе с лампасами. Во, блин, чучело, – едва не вслух подумал я, – никак земляк.

      Точно по заказу юноша воскликнул:

      – Всё, нахер, нахер, нахер эту работу! – он резко помотал головой. – Я лучше буду пиццу развозить.

      – Пф, – отозвалась блондинка.

      – Что «пф»? Что значит «пф»?! Да я… – он растопырил пальцы, – вот этими руками… Я, бля, в Гнесинку полбалла не добрал! А теперь я этими руками чищу срач! Нас за прислугу держат… мать их!

      – Тём, заканчивай цирк. Люди кругом.

      – Какие нахер люди?! Кто нас здесь понимает?

      Тёма оцарапал меня взглядом. В его лице мелькнуло что-то неотвязчиво знакомое. Я помаялся день и вспомнил. Восьмидесятые, группа «Земляне». Спецэффекты, два грифа, туман, все понты. Красавец модельного типа открывает рот под чужую фанеру:

      Земля в иллюминаторе,

      Земля в иллюминаторе,

      Земля в иллюминаторе видна…

      Парень в автобусе был его клоном, хотя моя память – суфлёр ненадёжный. Хуже лиц я помню только имена. В комплекте с близорукостью – сплошные преимущества. Потребность в сочинительстве