нас у костра. Жаль только, что на ужин опять будет какая-нибудь юкола
29 или оленья колбаса. Джей не шутил, когда говорил насчет эскимосского пайка. Тюленья ворвань уже не кажется такой вкусной, потому что она – везде. Ею заправляют салат, в нее макают сушеное мясо. Жарят тоже на ней, поскольку наш гид не признает подсолнечного масла. Человек одинаково быстро привыкает к тому, что прежде казалось несъедобным, и пресыщается тем, что поначалу нравилось. Но нам еще предстоит основательно ознакомиться с местным ассортиментом во время постоя в эскимосской деревне. Там тоже не брезгуют ворванью, и это далеко не самое странное, что у них есть. Дорогих гостей угощают жареной китятиной, похожей одновременно на бифштекс и на тунца (мясной вкус, рыбное послевкусие). Дают попробовать и квашеную моржатину, почти черную из‐за повышенного содержания железа, и отдающее рыбой мясо чистика, и мясо гагары, неотличимое на вкус от говяжьей печенки, и традиционный суп из оленьей крови с черемшой и диким щавелем… На завтрак варят чаячьи яйца – бирюзовая в бурую крапинку скорлупа, оранжево-красный желток. Как гласит эскимосская народная мудрость, «беда наша в том, что еда наша – вся из душ». Впрочем, в традиционном арктическом рационе присутствует и растительная пища. Много ягод – морошки и костяники; много морской капусты вперемешку с вездесущим нерпичьим жиром. И опять замечаешь сходство с японцами: у тех ведь тоже сплошное сыроедение (здесь – строганина из рыбы и оленьей печенки, там – сашими из рыбы и печенки говяжьей), тоже салаты из водорослей, тоже китятина (говорят, в некоторых районах Японии китовое мясо до недавнего времени считалось обязательной частью школьного ланчбокса). Но японцы, в отличие от жителей Севера, знают цену грибам – собирают свои мацутаке, майтаке, эноки и симедзи. На Аляске же коренное население испокон веков считает грибы непригодными в пищу. Для эскимосов, как и для чукчей, это «олений корм». То, что станешь есть только с очень большой голодухи. Между тем тундра и тайга усеяны отборными подосиновиками, подберезовиками и боровиками.
Море грибов, и ни одного грибника. Подивившись чуду, мы решили взять дело в свои руки. Собирали мешками и ведрами. Варили, жарили, сушили, пока не обрушился на нас праведный гнев гида. «Не разрешаю!» – рычал рассвирепевший Джей и тянулся к мешку, дабы искрошить грибные запасы. «Не потерплю!» – повторял он с настойчивостью градоначальника Органчика из «Истории одного города». На наши попытки объяснить отвечал категорично: ему насрать, что у русских эта дрянь считается большим лакомством, мы, слава те, еще не в России, до Берингова пролива отсюда далеко, и, пока мы на этой земле, на его земле, он требует, чтобы мы вели себя как нормальные люди, а не как дикари, которые в нарушение всех человеческих правил жрут грибную отраву, глушат водку и отрыгивают свои нечистоты прямо в норы беззащитных леммингов. «У нас в Америке ваши русские штучки не пройдут». Странно слышать такое от человека, с готовностью принявшего чужую культуру во всех ее проявлениях
