Чаша жизни. Иван Бунин

Благодарю вас… Ну что, как вы, – не соскучились?

      – Пока еще нет, – ответил Турбин, краснея и силясь вложить в каждое слово не то что-то особенное, не то ироническое.

      – Да, да…

      Постояли, помялись.

      – Ну, так увидимся? До завтра?

      Турбин опять не то галантно, не то комически раскланялся.

      Домой он шел очень быстро. Как быть, где взять крахмальную рубашку? В вышитой положительно невозможно!

XII

      Вечером он долго, с великим трудом зашивал задник сапога нитками и замазывал их чернилами.

      Все утро он ходил по комнатам в одном белье, умывался, несколько раз принимался чистить сапоги, пачкал и опять мыл руки и все думал о рубашке.

      – Ничего не придумаешь! – говорил он, останавливаясь среди комнаты. – Послать к Слепушкину? Немыслимо! Начнут судить, рядить… дойдет до Линтварева… Гадость!

      Но нечто подобное случилось.

      Около полудня к крыльцу школы подлетела тройка Кондрата Семеныча. С мороза его лицо было особенно свежо и темно-красно. Подбородок был выбрит, усы чернели ярко и лихо. На нем была сюртучная пара; в передней он сбросил енотовую шубу. Коренастый, приземистый, – об дорогу не расшибешь, что называется, – бойко прихрамывая, он быстро вошел к Турбину, крепко поцеловался с ним, причем на Турбина пахнуло морозной свежестью и запахом закуски, и тотчас принял живейшее участие в заботах о его наряде.

      – Валяй, брат, валяй смелей!

      Турбин хотя и относился к Кондрату Семенычу как к человеку пустому, однако знал, что Кондрат Семеныч «бывал в обществе» и может подать совет.

      – Как валять-то? – говорил он, сдерживая улыбку. – Тут такая неприятная история! Рубашки крахмальной нет!

      Кондрат Семеныч качнул головой.

      – Это, брат, скверно. В вышитой явиться в первый раз в дом – нахальство!

      – Ну, так как же? – говорил Турбин растерянно.

      – Ни черта, – сказал Кондрат Семеныч. – Не робей!

      И, отворив форточку, он своим хриплым охотничьим голосом гаркнул:

      – Васька! Домой валяй! Духом доставь рубашку крахмальную… в сундуке, под летней поддевкой…

      Пока Василий ездил за рубашкой, Кондрат Семеныч рассказал, где он успел уже побывать, и с улыбкой сатира, от которой заблестели его маленькие карие глаза, вытащил из рукава шубы бутылку водки.

      – Хвати для храбрости! Хочешь? – говорил он, обивая сургуч с горлышка.

      – Ну уж нет!

      – Что, думаешь, пахнуть будет? Ни капельки. Только чаем зажуй. А впрочем, черт с тобой. Нет ли чашечки?

      Выпив и закусив кренделем, Кондрат Семеныч заговорил серьезно:

      – Ты, брат, себя поразвязней держи, посвободнее. А то ведь будешь сидеть, как кнут проглотил.

      – А как брюки? Ничего? – спрашивал Турбин.

      Кондрат Семеныч оглядел их с полной добросовестностью и подумал.

      – Сойдет! – сказал он решительно, – за милую душу сойдет. Только вот смяты немного. Снимай, давай разгладим.

      – Нет, нет, пустяки, –