Сквозь мрак к свету или На рассвете христианства. Фредерик Фаррар

наций горланили, предлагая для продажи соленую рыбу и устрицы, на Эсквилине шатались по харчевням и по баням низшего разряда, в Субуре гурьбами стекались с гиканьем и руганью в те притоны бесшабашного разгула и разврата, какими так печально прославилась эта часть города. Среди всей этой смеси народов и племен попадались и греки, и галлы, и фокусники-фригийцы, и египтяне с их национальным музыкальным инструментом в руках, и туземные нищие, толпившиеся целый день то около одного моста, то около другого и регулярно производившие нападения как на проходящих, так и на проезжавших, – скифы, испанцы в своих широких длинных плащах, суровые на вид германцы и, наконец, масса иудеев, которым был даже отведен особый квартал по ту сторону Тибра. Словом, как улицы, так и площади богатого Рима постоянно кишели праздными тунеядцами, бедняками той эпохи, существовавшими исключительно разного рода подаянием. Но и среди этого полуголодного и полуоборванного люда трудно было бы встретить человека, более жалкого на вид, чем один юный фригиец, бесцельно бродивший в жаркий полдень около форума. Бледный и исхудалый, весь в грязи и в жалких лохмотьях, он, казалось, был бездомным, изнемогавшим от голода и усталости среди миллионного населения города, погрязшего в эгоизме и разврате.

      Пока он бродил среди опустелого форума (час был полуденный, и большая часть населения предавалась послеобеденному отдыху), раздумывая, очевидно, что бы такое предпринять ему, чтобы заглушить в себе муки голода, через форум в сопровождении мальчика-раба проходил какой-то молодой патриций. Несчастный скиталец сначала не обратил на него никакого внимания, и лишь через некоторое время любопытство его было возбуждено сперва ударами топора, вдруг раздавшимися невдалеке от него, а затем и вторичным появлением того же молодого человека, со всех ног улепетывавшего теперь с форума с маленьким рабом, едва поспевавшим за ним. Пройдя несколько шагов к месту, закрывавшему вход в лавку серебряных дел мастера, и заметив валявшийся на земле топор, он поднял его и принялся рассматривать, как вдруг на него набросилось несколько полицейских, и не успел он опомниться, как был арестован.

      – За что? Какое преступление совершил я? – спросил он по-гречески.

      – Ах, ты, вор-бездельник! И ты еще смеешь спрашивать, когда тебя поймали на месте преступления с топором в руках?

      Плохо зная латинский язык и вдобавок немало ошеломленный, молодой человек не мог понять, в чем именно заключалось преступление, в котором его обвиняли, но в толпе, не замедлившей собраться около него, оказались двое-трое понимавших по-гречески и объяснивших ему, что его считают виновником постоянной кражи свинца с кровли лавки серебряных дел мастера, в которой до сих пор обвиняли бедняков этого квартала, и что теперь, пойманного на месте преступления, его немедленно же препроводят на суд к городскому претору, где, вероятно, ему придется очень плохо, и что он должен будет считать себя очень счастливым, если отделается тридцатью ударами кнута. Всего же скорее, его приговорят к выжиганию