Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич

данная была неуместна.

      Немного придя в себя, редактор продолжил беседу с русскими.

      – Господа, позвольте спросить. Каково ваше отношение к Польше?

      Ответить вызвался спутник писателя. Сам писатель уже устал.

      – Мы с господином Мережковским стоим на почве безусловных прав Польши на границы 1772 года. Такое решение является единственно справедливым, и только после признания данных прав могут выстраиваться русско-польские отношения. Это исходный пункт.

      Высоцкий, ошарашенный щедростью русской души, краем глаза взглянул на редактора. Тот, признаться, тоже выглядел изумленным, равно как и его коллега, однако изумленным приятно. Тем не менее господин Суморок спросил, во избежание будущих территориальных недоразумений:

      – По польскую сторону должны остаться… – Он представил себе географическую карту. – Минск, Витебск, Гомель, Могилев, Луцк, Ровно, Житомир, Винница, Черкассы?

      – Именно так, – безразлично ответил господин Мережковский. – Умань, Бердичев, Бобруйск, Мозырь, Барановичи, Пинск. Мы с господином Философовым выступаем за полный отказ от царских захватов. В нем путь к моральному очищению русского народа и возрождению порабощенной большевизмом России.

      – Именно так, – повторил вслед за другом господин Философов. – Пока что нам трудно судить о деталях, но необходимость совместной борьбы с большевизмом неизбежно сделает отношения Польши и возрожденной России дружественными.

      – Стало быть, вы за дружбу? – поинтересовался от окна Высоцкий.

      Господин Философов улыбнулся.

      – Вы сомневались?

      * * *

      Выпив чаю, оба русских откланялись. Следом собрался и Высоцкий. Вечерним поездом он отбывал в Варшаву с репортажем для газеты. Легко догадаться – не самой правой и не самой пропилсудовской. Прощаясь, редактор не удержался от шпильки.

      – Господин Высоцкий, позвольте вопрос. Почему вы не в армии? Вы опытный офицер. Я правильно запомнил: пятый Сибирский корпус?

      Ответ варшавянина прозвучал довольно странно.

      – Дело в том, господа, что я штабс-капитан.

      – И что? – не понял коллега редактора.

      Улыбнувшись полячку Достоевского, ни в одной армии не служившему, Высоцкий пояснил:

      – В нашем польском войске такого звания нет. Капитана мне, понятно, не присвоят. Добровольно же возвращаться в поручики – увольте.

      Полячок Достоевского непонятно для чего заметил:

      – Вы, я слышал, сражались с красными на Дону.

      – На Кубани. К сожалению. Признаюсь честно, последние пять лет люто ненавижу войну. Тем более – с бывшими товарищами и подчиненными. Довольно гадостно бить по своим из пулемета.

      – По своим? – спросили виленские журналисты.

      – По своим, – ответил, надевая пальто, варшавский.

      Когда он вышел, коллега редактора дал волю накопившемуся гневу.

      – Напрасно я его привел. Вы уж простите, пан Юлиуш. Сомнительный тип. Такому место в штрафном подразделении.

      Господин