Посторожишь моего сторожа?. Даяна Р. Шеман

раз, остановившись с ней по дороге домой, он спросил – чтобы позлить ее:

      – Что, запугал я тебя?.. Что не отвечаешь?.. Боишься?

      – Я не боюсь, – зачем-то тихо сказала она.

      – А отворачиваешься что?.. Что сюда приехала? Думала, с тобой тут ласково станут? И без вас есть нечего, а вы и последнее, как саранча, отбираете! Что у себя-то не сиделось?.. Приехали у нас оставшееся отбирать! У себя бы и жили, что к нам полезли?

      – Мы не лезли, – тише ответила она. – Мы скоро уедем.

      – Куда это?

      – Домой вернемся. Папа у нас воюет. Он напишет нам – и мы вернемся. Мы вам потом все вернем, если попросите. А сейчас у нас нет.

      Тихая искренность Марии заставила его в досаде замолчать. Почувствовав в нем перемену, она осторожно повернулась, показала глаза и серьезное выражение утомленного лица. И смотрела очень долго. В невыносимой злости он первым отвернулся, встал с земли, отошел, чтобы не оставаться близ нее, а тем временем в нем зашевелилось внезапное и раньше такое знакомое чувство стыда за себя.

      За разговором этим почти ничего не изменилось, разве что приступы совести теперь настигали его временами.

      Наступил кровавый декабрь; и в это же время приехали новые родственники.

      Все было в том, что у Лизель открылось кровохарканье, усилилась слабость и обнаружился сильный жар в голове. От тяжелейшего воздуха ей было плохо. Она обильно поливала шейный платок туалетной водой и, если делалось невмоготу, дышала сквозь него. Окна открывать теперь было нельзя. За окнами же дрались и строили баррикады разные политические элементы.

      Гости явились без записки, не посчитав ее необходимой. То была красивая еще, но больная, плохо одетая женщина, показавшаяся Лизель знакомой, и ее муж – уставший человек с пустыми глазами и деревянной походкой.

      – Не вспомните меня? – сухо спросила эта женщина. – Мы с вами встречались, помните?.. Хартманны.

      – Слышу в первый раз, – ответила Лизель. – Извините.

      – Но… Анна и Георгий. Неужели не вспомните?.. Я – дочь вашего покойного мужа. Вы мне – мачеха.

      – О-о, – испуганно ответила Лизель. – Я вас вспомнила.

      – Он нас познакомил, несчастный папа. А что с моим братом, с Райко? Вы о нем не слышали?

      Всплыло тут же, что, живя много лет с мужем в России, она ничего не знала о браке своего брата. При выяснении новых деталей лицо ее становилось то страшным от шока, то изумленным и подозрительным. Муж ее, присутствовавший при этой беседе, не говорил, деревянно сидел в кресле и не выказывал ни малейшего интереса к теме разговора.

      – Что же, – узнав все, сказала сестра Райко и встала. – Я вас поняла. Когда брат вернется, известите меня. Я оставлю вам наш нынешний адрес.

      По тону, по обращению ее Лизель поняла, что Анна Хартманн испытывает к ней сложную смесь из презрения, неприятия и зависти – из-за того, что она, дочь покойного, ни на что не имеет прав в доме своего детства.

      Зная, что Хартманны в безденежье (все, что было, отобрали в России), Лизель несколько раз отправляла им