Страж – это судьба. Николай Иванович Липницкий

я снимал штанину, тётка достала кусок холщовой тряпицы, сложила её в два раза, потом, окунула её в бадью, отжала и обернула ею моё бедро. Стало горячо, и я зашипел сквозь зубы.

      – Терпи, – прикрикнула на меня тётя. – Нужно терпеть.

      – А, подождать, пока остынет, нельзя?

      – Нет. Должно быть горячее.

      Вроде, жечь стало поменьше, зато, откуда-то изнутри, кажется, в самом тазобедренном суставе, начала зарождаться ноющая тянущая боль. Минут через пять тётка сняла с ноги тряпицу, опять смочила её в жидкости и снова наложила на бедро. Пытка продолжалась около часа. Когда жидкость в бадье начинала остывать, она доставала деревянной лопатой из печи раскалённый докрасна кирпич и бросала его туда. Жидкость снова начинала бурлить крупными пузырями.

      – И нравится вам так издеваться? – промычал я сквозь стиснутые зубы.

      – Лечиться никогда не бывает приятно. И, хватит мне выкать. Мы – люди простые. Не у вас в городе.

      – Да, что вы, то есть, ты, всё: городские, да городские? Чем мы тебе насолили так?

      – Порченные вы там все.

      – Чем же?

      – Город людей портит. Все эти ваши удобства развращают человека.

      – Как может развратить человека, например, тёплый туалет? Или, пылесос со стиральной машинкой? И, чем автобус хуже телеги?

      – Не понимаешь? Человек должен трудиться. И должен быть рядом с природой. А вы в своих городах отгородились за каменными стенами и переложили свой труд на механизмы. А, когда тело не работает, и мозги размягчаются. Да и душа мельчает. Правильные мысли уходят, а вместо них один блуд на уме появляется. Все эти ваши дискотеки, да рестораны. Тьфу! Поэтому, вас природа и напрягает. Вы душу свою бездушной каменюке продали и себя вдали от города чужими чувствуете. Думаешь, я не вижу, как тебе здесь неуютно?

      Честно говоря, я не считал, что достижения цивилизации мне как-то вредят, а природой я вполне себе наслаждаюсь, когда с друзьями выезжаю на маёвку. Но, решил больше не спорить.

      – Слушай, – перевёл я тему. – А, почему отец никогда не рассказывал о родственниках?

      – Не хотел. Он, вообще, не желал с нами ничего общего иметь.

      – Странно.

      – Ничего странного. Он с рождения был, словно отрезанный ломоть. Тяготило его наше родство.

      – Как-то непонятно ты говоришь, тётя Зоя. Так же не бывает.

      – Бывает. Ты, потом поймёшь, может быть. Да и, надо это тебе?

      Наконец, пытки закончились. Тётка туго запеленала моё бедро чистой сухой тряпицей и велела прилечь и не напрягать ногу в течение часа.

      На обед была уха и жареная рыба. Я смотрел на карасей, покрытых поджаристой золотистой корочкой, и давился от набежавшей слюны.

      – Ого! Откуда рыба?

      – Сосед с утра пораньше на мостках рыбачил. Вот и поделился.

      – Добрый сосед.

      – Обычный.

      – Это, Дед, что ли?

      – Какой дед?

      – Ну, с мухоморами, который.

      – Нет. Не он. Дед к себе ушёл ещё вечером.

      – Да? А с кем ты, тогда, ночью разговаривала?

      – Ни с кем.