Ладога. Ольга Григорьева

сопел, недовольно покряхтывал, не хотел на мороз выходить. Старость всем нелегка, а после восьми десятков весен вовсе невмоготу становится… Кряхтел он, корчился и вдруг повеселел неожиданно:

      – Вот, Хитрец, и тебе дело сыскалось…

      А дабы не счел я его слова шуткой, швырнул на мои плечи теплый полушубок.

      Хорек уставился на меня точно баран на новые ворота, даже плакать перестал. Я не меньше его труханул и растерялся, но Старику перечить не посмел – вышел за дверь. Хорек за мной… Так и добрались до его избы – я впереди, с глазами словно плошки, он – на два шага поотстав, с высохшими дорожками слез на толстых щеках…

      У крыльца уж толпился народ, судачил – убьет Клемень жену иль не убьет… А из-за дверей так кричали да гремели, словно не двое в избе дрались – дюжина. Подмывало меня плюнуть на все и опрометью прочь кинуться, но не смел Старика подвести – что о нем подумать могут, коли я от дела убегу?

      Я к самым дверям протиснулся, вслушался – хоть что разобрать…

      – Убью, змея!!! – гремел Клемень, а Сипачиха лишь плакала да выла. Горестно так, что шевельнулась обида и боль за нее – готов я был разорвать на куски изувера, ее бить решившегося…

      Наш род от женщин пошел – ими славен! Нельзя сосуд драгоценный, в коем жизнь человеческая зарождается, кулаками бутузить!

      – А ну отпирай! – завопил я.

      Родичи за спиной стихли. Я их не видел, чуял лишь – крутят пальцами у висков: дурень, мол, не в свое дело лезет… Сами они таковы! Силой взять боятся, а умом да хитростью – кишка тонка! Да ладно, этого добра я уж у Старика понабрался… Главное, не подвели бы, когда сила на силу пойдет, – не сдюжить мне супротив Хорькова отца…

      Набрал я в грудь воздуху побольше, заорал, стараясь голос погрубее сделать:

      – Давай, Клемень! Лупи ее, стерву! А ты, змея, сюда выйди – я-то тебя похлеще мужа проучу! Вовек не забудешь! Иди сюда, говорю, а то пожалеешь!

      Сперва Клемень не услышал меня, а после затих, прислушиваясь. Тут я уж совсем расстарался:

      – Гадюка ползучая! Бей ее, Клемень! Лупи!

      От страха у меня голос и впрямь сиплым стал. Клемень не признал, выкликнул через дверь:

      – Ты кто такой, чтоб мне да моей жене указывать?

      – Ха, твоей! Может, она больше мне жена, чем тебе, дурню набитому!

      Клемень и без того крепким умом не отличался, а теперь вовсе озверел. Оно понятно – что жену лупцевать, когда стоит да смеется на пороге ее полюбовник?!

      Дверь чуть вместе с притолкой не вылетела – так распахнулась… Клемень вывалился на крыльцо, уставился осоловевшими от гнева да медовухи глазами на меня, а потом по толпе ими зашарил – никак не мог понять, кто над ним издевался… Тут меня ум-то и покинул… Не мудрено ошалеть со страху, когда нависает над тобой детина в полтора аршина ростом да хочет тебя живьем в землю врыть…

      Поморгал я на него глазами, да и ляпнул:

      – Доброго здоровья тебе, хозяин…

      Глупее не придумаешь, но с перепугу и большую глупость сотворить недолго.

      Голосок