Стоянка запрещена (сборник). Наталья Нестерова

я слишком увлекаюсь дирижированием.

      Нашу милую перепалку в стиле: «я виноват – нет, я не права» прервал Дима Столов. Подошёл, наклонился, чмокнул меня в щёку, по-хозяйски потрепал по голове и двинулся дальше по своим владениям. Ни дать ни взять – Арчибальд Арчибальдович из «Мастера и Маргариты». Вряд ли Столов читал Булгакова. Но надо же, копирует один в один.

      Костя побледнел от злости.

      – Давай переместимся в другую кафешку? – предложил он. – Что мы зациклились на «Столовке»? Ходит тут, – Костя проводил Диму недобрым взглядом, – павлин рогатый…

      Я представила животное с павлиньим хвостом и ветвистыми рогами, рассмеялась. Или мне была приятна реакция Кости на фамильярность Столова, поэтому веселилась?

      – Поехали ко мне обедать, – в свою очередь предложила я.

      – Ещё обедать? – вырвалось у Кости удивление.

      Конечно, после четырёх пирожных (Костя только бутерброд съел) трудно представить, что я способна поглотить ещё и полноценный обед. Вполне способна. Более того, после каждой передачи я объедаюсь бабушкиной стряпнёй. Потом заваливаюсь спать, встаю, ужинаю и ночью сижу над книгами, готовлюсь к следующим эфирам. Благо рано утром мне не вставать.

      – Ася, ты чего покраснела?

      – Здесь душно.

      – Рванули?

      – Ко мне?

      – Ты же пригласила.

      – Но только…

      – Черепашьим ходом.

      По дороге Костя рассказал мне, что коммерсант, у которого он монтировал кинотеатр в подвале, согласился отвалить семь тысяч баксов на операцию ребёнку. Я очень обрадовалась, а потом заподозрила, что и сам Костя участвует в пожертвовании. Прямо спросила: сколько из семи твои? Костя ответил честно – две тысячи, гонорар за работу. И выразился в том смысле, что если я прошу деньги у столовского павлина, то и от него, Кости, должна принять.

      Бабушка, когда я их познакомила, спросила Костю:

      – Вы фасольку любите?

      – А кто это? – растерялся Костя.

      – Суп с фасолью, – пояснила я.

      – Асенька любит с жирной грудинкой, с лучком обжаренным, – доносила бабушка.

      – Я тоже, – мямлил Костя, – с жирной… грудинкой.

      – Мойте руки, я накрываю, – поспешила на кухню бабушка.

      В ванной, когда мы по очереди мыли и вытирали руки, я быстро рассказала Косте, что бабушка пережила ленинградскую блокаду. Два её братика умерли от голода, прабабушке удалось спасти только маленькую дочь, вырваться на вторую блокадную зиму в деревню. И на всю оставшуюся жизнь у прабабушки закрепился страх голода и желание кормить, кормить, кормить. Этот страх привился и моей бабушке. Для неё преступление – выбросить хлеб, даже чёрствый. Моя мама однажды выкинула в мусорное ведро заплесневелую горбушку, бабуля подняла крик и обозвала маму фашисткой.

      – А как утилизируется старый хлеб? – спросил Костя.

      – Из него делаются сухарики в духовке. Я всю жизнь, как семечки, трескаю сухарики.

      – Логично.