Выдумщик. Валерий Попов

завыванием перед концом каждой фразы начал читать. Потом, узнав литературу поглубже, я сумел понять, что этот особый заворот фразы он брал у своего любимого Платонова. То был год, когда на нас как грибной дождь обрушилась долго скрываемая гениальная проза. Я, например, ходил под Олешей, с его лаконичной изобразительной роскошью: «девочка ростом с веник». Володю нес на руках Андрей Платонов, умевший повернуть фразу и смысл каким-то причудливым ракурсом, так что любой останавливался в изумленье и слышал что-то, прежде неслыханное.

      Рассказ назывался «Я с пощечиной в руке». На мой взгляд, это лучший рассказ Володи. Оголившаяся потом обязательная экстравагантность его сюжетов, платоновские завихрения речи не казались здесь слишком пересоленными, поскольку ворочались в вязкой, точной, неказистой действительности, пытаясь ее расшевелить, приподнять, показать лучше. Инженер бегает по заводу, ища первоисточник своих бед, находит все более и более ранних виновников неприятностей, которые, оказывается, просто делали свои дела, вовсе не думая причинить ему зло, и даже не зная о нем, и даже делая что-то полезное, и просто цепочка последствий так повернулась и хлестнула по герою. Зла никто не планировал, все планировали только добро. А автором первотолчка оказался председатель месткома, героя ближайший друг. Выяснилось, что пощечину, которую герой нес, страстно мечтая ее кому-то влепить, и которая уже «отделилась от ладони и стучала, как дощечка», – некому отдать. И тогда герой подбросил ее, она сделала в воздухе круг и влепилась в щеку самому герою!

      Закончив, Володя с облегчением откинулся на стуле, еще больше побледнев и вспотев одновременно.

      – Вообще… здорово, – начал бормотать я. Не то что мне не понравилось – я не знал еще, что принято говорить. – Это все… где ты работаешь?

      – Да, – рассеянно проговорил он. – Я работаю. На заводе «Светлана». Начальником отдела информации.

      Он еще и начальником отдела работает – всего за пару лет до меня закончив вуз! По всем направлениям мчится! А я?

      – Отнесешь в издательство? – пробормотал я.

      Его блаженство я ощутил с завистью. Вот надо стремиться к чему! Заодно я хотел разведать и практику литературы. Может, никогда больше он не будет так разнежен и добр.

      Марамзин между тем абсолютно не реагировал на мои слова. Он сидел, откинувшись на стуле, широко расставив ноги в мохнатых унтах (одевался он солидно, но необычно), и на его монгольском, хоть и очень бледном лице тонкие бледные губы шевелились стыдливо-грешной, но сладкой улыбкой, словно он совершил что-то запретное и счастлив этим.

      – А? – слова мои, долго, словно через космос, шли к нему и наконец дошли, но смысла он не понял. Да, как видно, и не хотел понимать – у него уже и так все было для блаженства. Самый счастливый день – а я просто так помог его счастью разродиться. Почему не покидали стекляшку? Жалко было все это терять – много ли будет еще таких мгновений? Не хватало мелочи – подтверждения, что все великолепно. Теперь я знаю по себе, что нужна какая-то затычка, какой-то еще мелкий конкретный факт, подтверждающий счастье. Счастье испаряется, а этот