Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова. Венедикт Ерофеев

Ты лучше посиди и помолчи, за умного сойдешь…

      «Это мне-то, в моем положении – молчать! Мне, который шел через все вагоны за разрешением загадки!.. Жаль, что я забыл, о чем эта загадка, но помню, что-то очень важное… Впрочем, ладно, потом вспомню… Женщина плачет – а это гораздо важнее… О, позорники! Превратили мою землю в самый дерьмовый ад – и слезы заставляют скрывать от людей, а смех выставлять напоказ!.. О, низкие сволочи! Не оставили людям ничего, кроме „скорби“ и „страха“, и после этого – и после этого смех у них публичен, а слеза под запретом!..

      О, сказать бы сейчас такое, чтобы сжечь их всех, гадов, своим глаголом! Такое сказать, что повергло бы в смятение все народы древности!..»

      Я подумал и сказал:

      – Княгиня!.. а, княгиня!..

      – Ну, чего тебе опять?

      – Нет у тебя уже гармони. Не видно.

      – Чего ж тебе тогда видно?

      – Одни только кустики. (Она все отвечала, глядя в окно и ко мне не поворачиваясь.)

      – Сам ты кустик, я вижу…

      «Ну что ж, кустик, так кустик». Я сразу как-то обмяк, сел на лавку и разомлел. Никак, хоть умри, никак я не мог припомнить, для чего я пошел по вагонам и встретил вот эту женщину… О чем же все-таки это «важное»?

      – Слушай-ка, княгиня!.. А где твой камердинер Петр? Я его не видел с прошлого августа.

      – Чего ты мелешь?

      – Честное слово, с тех пор не видел… Где он, твой камердинер?

      – Он такой же твой, как и мой! – огрызнулась княгиня. И вдруг рванулась с места и зашагала к дверям, подметая платьем пол вагона. У самых дверей – остановилась, повернула ко мне сиплое, надтреснутое лицо, все в слезах, и крикнула:

      – Ненавижу я тебя, Андрей Михайлович! Не-на-ви-жу!!

      И скрылась.

      «Вот это да-а-а, – протянул я восторженно, как давеча декабрист. – Ловко она меня отбрила!» И ведь так и ушла, не ответив на самое главное!.. Царица Небесная, что же это главное? Именем щедрот твоих – дай припомнить!.. Камердинер!

      Я позвонил в колокольчик… Через час – опять позвонил.

      – Ка-мер-ди-нер!!

      Вошел слуга, весь в желтом, мой камердинер по имени Петр. Я ему как-то посоветовал, спьяну, ходить во всем желтом, до самой смерти, – так он послушался, дурак, и до сих пор так и ходит.

      – Знаешь что, Петр? Я спал сейчас или нет – как ты думаешь? Спал?

      – В том вагоне – да, спал.

      – А в этом – нет?

      – А в этом – нет.

      – Чудно мне это, Петр… Зажги-ка канделябры. Я люблю, когда горят канделябры, хоть и не знаю толком, что это такое… А то, знаешь, опять мне делается тревожно… Значит, Петр, если тебе верить: я в том вагоне спал, а в этом проснулся. Так?

      – Не знаю. Я сам спал – в этом вагоне.

      – Гм. Хорошо. Но почему же ты не встал и меня не разбудил? Почему?

      – Да зачем мне тебя было будить! В этом вагоне тебя незачем было будить, потому что ты спал в том. А в том – зачем тебя было будить, если ты в этом и сам проснулся?

      – Ты не путай меня, Петр, не путай… Дай подумать. Видишь, Петр, я никак не могу разрешить одну мысль. Так велика эта мысль.

      – Какая