Севастополист. Георгий Панкратов

вам кино. Скорее, маленький ролик. – Впервые в ее голосе я отчетливо услышал усталость. Она взяла в руки предмет, похожий на гладкий черный камень, и довольно долго водила им перед экраном, развернувшись к нам спиной. Наконец прямоугольник залился розовым светом, на нем возникли суетящиеся объемные ромбики и статичная надпись:

      TOWER POINT.

      – Когда же эта хрень заработает, – ворчала вполголоса женщина, и наконец в зале стало темно, только возле самого пола в стене будто что-то тлело: «камешки» то вспыхивали, то вновь медленно гасли, а на экране между тем мы увидели Севастополь – наш родной город. Он был снят сверху, и я не понимал, как это возможно, пока не догадался: с Башни! Далеко, в самом верхнем правом углу экрана, виднелась точка старого маяка. «Они перевернули город», – догадался я. Изображение на экране было почему-то черным, но я быстро догадался почему: Севастополь, снятый с большой высоты, был городом, вполне соотносимым с нашим поколением, – тем самым, который мы покинули. Но авторы фильма-ролика хотели выдать нам его за Севастополь совсем других поколений. Ветхих, которых мы не видели, не помним и не знаем и которые несколькими слоями устлали дно Правого моря.

      Но с высоты установленной камеры этих слоев, конечно, не было видно.

      Кадры города, снятые с высоты, сменялись крупными планами: дворы, заборы, маленькие улицы, деревья. И вот здесь начинались странности: тротуары, крыши, ветки были покрыты чем-то белым – как будто одеялом или ватой. Я никогда такого не встречал в реальности. Если кто-то и решил соригинальничать, украсив собственный двор и близкий к нему участок улицы – что само по себе странно для севастопольца, – то я не понимал зачем. Притом на кадрах, снятых с высоты, ничего подобного не было.

      Раздался закадровый голос – голос человека с жильцой, хриплый, но бодрый. Первые же слова удивили меня, ведь я совсем не понимал, о чем они:

      – Шел снег, стояла страшная жара, – сказал голос.

      Я понял вдруг, что меня пытаются банально развести: похоже, что это все было сделано с одной целью – показать, что действие на экране происходило множество множеств поколений назад, когда происходили такие вещи, о которых я и понятия не имею – да, впрочем, там ведь все что угодно могло происходить. Но где они снимали эти нелепые декорации? И зачем они вообще решили укрыть мой родной город этой непонятной белой пеленой? Неужели так завоевывается доверие? Я взглянул на Инкера – он сидел, открыв рот, и чуть ли не пускал слюну. Происходившее на экране полностью поглотило его.

      Там замельтешили люди. Они были странно одеты: в толстые, мутного цвета одежды; на их головах были пушистые головные уборы, не чета нашим кепкам от солнца: было такое впечатление, словно они посадили себе на головы котов. Люди суетились, махали руками, подпрыгивали – было очевидно, что запись ускорена: наши размеренные, полные достоинства севастопольцы никогда себя так не вели.

      – Что они делают? – крикнул я и тут же понял, что поторопился. Голос с экрана тут же принялся все объяснять.

      – Взволнованные