Квартирантка. Татьяна Чекасина

Клавдии Ивановне стучит, будто они на зоне.

      Клавдия Ивановна напоминает покойную мать: лицо доброе, хоть и строгое. Хорошая начальница! Доверила… деньги! Теперь идёт мириться с Мотовой, да – за продуктами. Пуговицы (у агрегата одежда ворохом) нагонит, работая допоздна.

      Опять на пути Вера Пименова. Улыбка затаённая:

      – Придёшь к нам?

      Щепёткина оглядывается на дверь: там тёплая лицом и голосом Клавдия Ивановна: «Пименову обходи».

      – Нет, – кивает на деньги в руках. – Будем отмечать Первомай.

      – Вроде, не обязательно, – цедит Вера.

      Неловко от этого разговора.

      Им на разные операции в цехе. Пименовой – в уголок у окна (она одна «ручная швея»). Целый конвейер: кудри, чёлки, «шишки» модные. У Веры косы, голова плотная, неприкрытая.

      Мотова уверенно ведёт заострённым мелком, обводя лекало, будто не видит Надю.

      – Доверили? Горе с тобой, ну идём. – С притворной неохотой откладывает мел, надо же воспитывать девчонку! – Кликни Валюху Ершову.

      В магазинах берут много, едут на такси. Ценные продукты на хранение – этим двоим, Щепёткиной – хлеб.

      Впереди пикник, отдых, а она в муках: как жить? На воле говорить не с кем! А там две подруги: одна – проститутка, вторая – политическая. Проститутка глупая, а политическая (ударила во время несанкционированного митинга мента) и стихи читает, и болтает о нехватке свобод, но несчастная. Пуговицы, они и в колонии, и на воле – пуговицы.

      Толька, Анатолий, брат (тоже вышел) говорит:

      – Читай Льва Толстого. Он великий гений.

      Взяла.

      – Скука.

      Брат глядит, как на убогую:

      – Тебе не открылось.

      – Что?

      – Главное.

      – Так открой!

      Говорит, но путано, она не поняла.

      – Выходит – дурак: не могу объяснить. – Вздыхает брат.

      Не на ограде колючка, на мозгах. И никуда от неё!

      Они с Толькой левый товар налево сбывали, вот и отбыли. Он-то теперь продвинулся. Она – нет. У неё тату на руке: «Нет счастья без понимания главного».

      Утро, май, встреча на вокзале. Бабы с мужьями. У Мотовой унылый. У Валюхи Ершовой хохотун: «Водка – главная ценность!»

      – Это – наша Надежда! – тепло говорит им Клавдия Ивановна Маркушева о Наде Щепёткиной.

      Супруг начальницы, как она, плотный дядька, лет сорока пяти. В электричке играют в карты. Надю не уговорить: до ходки продула в казино пятьдесят долларов.

      В окне лес буроватый, очнулся от холода недавно; утро у него, не умыт, но передали – будет дождь. Пока идут до какого-то места, где эти дядьки и тётки и в советские времена отмечали Первомай, коротко, пробно брызнуло.

      Поляна выглядит готовой. Отметина от костра, доски, брёвна, чтоб уютно у огня. Главное – берёза. «Наша» – опять тепло говорит Клавдия Ивановна.

      Идут добывать хворост.

      Валька Ершова говорит Людке Мотовой:

      – Опять залетела я. После Первомая пойду.

      – А я боюсь в больницу.

      Противозачаточных, вроде, полно. У Надежды с этим никак: пока она в колонии, парень