Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.). Сергей Степанович Лазарян

В Москве считали, что лучше было не ходить в горы, нежели главнокомандующему поставить себя в положение быть преследуемому и окруженному. Неудачное предприятие должно непременно возвысить славу Шамиля и даст ему большую власть.

      Если требовалось неотлагательное разрушение деревушки Дарго, лучше было поручить то кому-нибудь из генералов, чтобы оставался бы страх перед приходом самого главного начальника, который поправит, «буде бы что не хорошо было сделано»[244].

      Многие считали, что М. С. Воронцов проявил недопустимое безрассудство, если пять адъютантов вокруг него были подвержены опасности, а ему самому пришлось вынимать саблю в собственную защиту[245].

      Сам А. П. Ермолов оценивал результаты Даргинской экспедиции, хотя и сдержанно, но в пользу М. С. Воронцова. Он писал своему другу: «Твое значение, твоя известность служат тебе ограждением и недосягаемостью. Между тем слишком ощутительно, что ты исполнителем был предначертанной цели. <…> Для тебя хуже, если, по недостатку доверенности, скрыл от меня, что взятие Дарго требовалось настоятельно и безусловно»[246].

      М. С. Воронцов в ответ на критику о недопустимой для главнокомандующего неосторожности писал А. П. Ермолову: «Я не искал лично лишений опасности; это бы было не свойственно ни летам моим, ни месту мною занимаемому, хотя я не мог не чувствовать, что офицеру и солдату приятно и ободрительно, когда главный начальник не слишком далеко от них находится. Братское, так сказать, отношение во время огня между начальником и войском, особливо таким, как полки Кавказские, не может не иметь хорошего действия. В Ичкерийском лесу, и именно оттого более, что неприятель был не сзади, а впереди и по бокам, это само от себя сделалось, и я могу это приписать своему счастью»[247].

      Обвинения М. С. Воронцову со стороны его явных или тайных недоброжелателей не подтверждаются уже тем, что его популярность в войсках на Кавказе никогда не умалялась до конца его службы в крае. Никто не мог умалить его личной храбрости. Очевидцы похода сообщали, например, что «когда неприятель несколько раз окружал русских, и все командование вместе с Воронцовым и едва не попало в плен, потеряв много людей, пробыв целый день под градом пуль, русские возвращались в главную квартиру. По дороге ежеминутно свистали пули рассыпавшегося в кустарнике неприятеля. Все, насторожившись, переглядывались и осматривались, один только Воронцов спокойно ехал на своей измученной лошади. А ему в то время минуло за 70 лет, в тот день он, как и все, ничего не ел, не слезал с лошади и все время находился в самом опасном месте»[248].

      Даргинская экспедиция вышла за рамки обычных событий, а слухи о ней всколыхнули российскую общественность. Всплеск общественного внимания был вызван огромными потерями в войсках: из 12-тысячного отряда около трети было убито и ранено.

      Несмотря на то что Даргинская экспедиция не достигла всех предписываемых ей целей и стоила больших потерь, император Николай I был благодарен М. С. Воронцову

244

Письма князя М. С. Воронцова к А. П. Ермолову. С. 173.

245

Там же. С. 174.

246

Там же.

247

Там же. С. 180.

248

Соллогуб В. А. Повести. Воспоминания. Л.: Художественная литература, 1988. С. 508.