Ясным летним утром. Джеймс Хедли Чейз

Но что-то давно забытое возвращалось к нему. Большой Джим и четверть миллиона долларов! Большой Джим был по-своему честен и никогда не подводил его. А что, если…

      Понизив голос, чтобы его не услышал Франчиолли, Моэ быстро сказал:

      – Я не смогу приехать раньше субботы… Много работы, мне надо передохнуть.

      – Что у нас сегодня… Вторник? Это очень срочно, Моэ. Как насчет четверга? Такие деньги не валяются на дороге каждый день. Значит, в четверг?

      Моэ смахнул пот.

      – Как скажешь, Большой Джим… Я буду в четверг.

      Он уже боялся, что Франчиолли начнет прислушиваться к разговору.

      – Вылетай самолетом, – продолжал Крамер. – Я буду в аэропорту. Тебе нужен самолет, прибывающий в 11.43. Я приеду за тобой на машине, и мы пообедаем вместе. О'кей?

      Моэ понимал, что авантюра кончится тем, что его вытурят с работы, но был рад, что вновь увидит Большого Джима.

      – О'кей, я буду!

      – Прекрасно… До встречи, Моэ. – Крамер положил трубку.

      Моэ сделал то же самое.

      Франчиолли подошел к нему.

      – В чем дело? – требовательно спросил он. – Ты собираешься покинуть меня?

      – С чего вы взяли? – деланно удивился Моэ. – Звонил один знакомый пьяница, я не видел его больше года. Вечно у него всякие глупости в голове…

      Франчиолли смотрел с подозрением.

      – Хотелось бы в это поверить, – проворчал он и начал полировать стаканы.

      День тянулся очень медленно. Магические слова «четверть миллиона долларов» сверлили мозг. Моэ уже ни о чем другом не думал.

      После полудня он зашел в свою конуру. У него было часа два свободного времени перед тем, как вновь вернуться в ресторан. Моэ действовал с торопливостью человека, ограниченного во времени. Сбросив грязную униформу, он принял душ, побрился электрической бритвой, снял бороду, которую отращивал после выхода из тюрьмы. Надел чистую рубашку и лучший костюм. Пока он приводил себя в порядок, кто-то из жильцов этажом ниже на всю мощь включил транзистор. И если раньше это донельзя раздражало его, то сейчас Моэ не обратил на звук никакого внимания.

      Но вот туалет закончен, и быстрыми прыжками Моэ преодолел восемь пролетов лестницы, спускаясь с четвертого этажа на первый, и оказался на улице, залитой послеполуденным солнцем. По дороге он купил маленький букетик фиалок: каждый день он покупал фиалки для Долл – это были ее любимые цветы.

      Троллейбус подвез его прямо к воротам госпиталя. И уже через несколько минут Моэ оказался в палате, заполненной нервными, раздражительными женщинами. Большинство не имели шансов на выздоровление; несчастные злобно наблюдали, как он, поминутно извиняясь, пробирается к кровати своей матери.

      Всегда, когда он видел мать, сердце его сжималось от жалости. Она с каждым днем словно уменьшалась в росте, а привлекательное лицо цветом все больше напоминало ржавое железо. Боль деформировала лицо, и теперь в первый раз, увы, он увидел безнадежность во взгляде самой дорогой женщины…

      Моэ присел на жесткий стул