Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой. Александр Щербаков

просто очень добрые люди, они боятся меня огорчить.

      И такая чистосердечная грусть, ну просто мультяшный ослик Иа.

      Десятки подобных диалогов случились у нас за долгие годы. Сейчас, когда мне больше не с кем спорить на эти темы, я вспоминаю их с улыбкой. А тогда нередко злился и… обижался.

      Подобная реакция произошла у меня и в ответ на историю с предисловием к рассказам. И я тогда сказал писательнице то, что давно жило внутри меня, но никогда не оформлялось словами и даже мыслью. Тебе бог дал сочинительский дар, говорил я, от которого ты получаешь и счастье, и страдание. А чтобы этот дар явился вовне, Бог в какой-то мере, пусть небольшой, применяет в качестве инструмента меня.

      И чтобы уж совсем стало ясно, я добавил фразу, которая скорее была просто грубостью:

      – Писатель Галина Щербакова – это в какой-то мере и мой проект.

      Она посмотрела на меня. Это был взгляд из какой-то такой глубины, какую я не видел никогда.

      – Санечка, разве я этого не знаю?

      …То, что вы только что прочитали, я написал 15 августа 2012 года. А на следующий день получил на почте два больших пакета из Израиля – от Людмилы и Бориса Коварских. Людмила – это Люка, младшая сестра Гали. В пакетах были четырнадцать писем, которые Галина отправила родственникам, когда те уехали из России в 1994 году, и которые Коварские сберегали во всех обстоятельствах жизни на новой для них земле.

      И у меня вдруг случилось четырнадцать неожиданных свиданий с ней за один день. И каких! Почти каждый раз я узнавал что-то… новое о человеке, о котором, полагал, мне известно все.

      Вот, к примеру, написал о том, как много раз наблюдал случаи, можно сказать, патологической неспособности автора радоваться собственным достижениям. А прочитал эти письма – и развел руками…

      «Ваш отъезд, – писала она сестре, – встряска, которую я, конечно, еще не пережила и переживу ли… Хожу и разговариваю с тобой, ищу тебя, в общем, тоскую…На меня возник клёв в журналах и издательствах, который я рассматриваю как моральную компенсацию за ваш отъезд. Как говорится, нет худа без добра. Повестушку про тетю Таню – помните? – взял «Новый мир». А некое изд-во, обожравшись Стаутом и Чейзом, взяло у меня все, что было, что есть и что будет. Это ничего не значит. Журнал может полюбить другого, а изд-во может лопнуть, но в момент, когда я, Люка, ищу тебя по квартире, такой интерес мой организм поддержал. Хотя я и так бабахнулась в криз, а, не будь ласки по авторскому подлежащему, могла бы бабахнуться глыбже».

      «…я веду сейчас абсолютно ненормальную для возраста и необычайно сладкую для души жизнь: графоманничаю с утра до вечера. Мне – как бы ни было тяжело, а у меня просто болит рука рабочая, – это состояние нравится, я впадаю в абсолютно радостное одиночество и не тягощусь им. Началось все с того, что в литературе оказалась нужна – тьфу! тьфу! тьфу! – а главное, начиная с повести о тете Тане, я как-то легко перешла в какое-то другое состояние – я знаю, я умею, я не боюсь.

      Надо сказать, что подвигу (в смысле продвижению) я обязана