Накануне. Иван Тургенев

славный первый стих, да второго никак подобрать не мог. Счастья! Счастья! пока жизнь не прошла, пока все наши члены в нашей власти, пока мы идем не под гору, а в гору! Черт возьми! – продолжал Шубин с внезапным порывом, – мы молоды, не уроды, не глупы: мы завоюем себе счастие!

      Он встряхнул кудрями и самоуверенно, почти с вызовом, глянул вверх, на небо. Берсенев поднял на него глаза.

      – Будто нет ничего выше счастья? – проговорил он тихо.

      – А например? – спросил Шубин и остановился.

      – Да вот, например, мы с тобой, как ты говоришь, молоды, мы хорошие люди, положим; каждый из нас желает для себя счастья… Но такое ли это слово «счастье», которое соединило, воспламенило бы нас обоих, заставило бы нас подать друг другу руки? Не эгоистическое ли, я хочу сказать, не разъединяющее ли это слово?

      – А ты знаешь такие слова, которые соединяют?

      – Да; и их не мало; и ты их знаешь.

      – Ну-ка? Какие это слова?

      – Да хоть бы искусство, – так как ты художник, – родина, наука, свобода, справедливость.

      – А любовь? – спросил Шубин.

      – И любовь соединяющее слово; но не та любовь, которой ты теперь жаждешь: не любовь-наслаждение, любовь-жертва.

      Шубин нахмурился.

      – Это хорошо для немцев; а я хочу любить для себя; я хочу быть нумером первым.

      – Нумером первым, – повторил Берсенев. – А мне кажется, поставить себя нумером вторым – все назначение нашей жизни.

      – Если все так будут поступать, как ты советуешь, – промолвил с жалобною гримасой Шубин, – никто на земле не будет есть ананасов: все другим их предоставлять будут.

      – Значит, ананасы не нужны; а впрочем, не бойся: всегда найдутся любители даже хлеб от чуждого рта отнимать.

      Оба приятеля помолчали.

      – Я на днях опять встретил Инсарова, – начал Берсенев, – я пригласил его к себе; я непременно хочу познакомить его с тобой… и с Стаховыми.

      – Какой это Инсаров? Ах да, этот серб или болгар, о котором ты мне говорил? Патриот этот? Уж не он ли внушил тебе все эти философические мысли?

      – Может быть.

      – Необыкновенный он индивидуум, что ли?

      – Да.

      – Умный? Даровитый?

      – Умный?.. Да. Даровитый? Не знаю, не думаю.

      – Нет? Что же в нем замечательного?

      – Вот увидишь. А теперь, я думаю, нам пора идти. Анна Васильевна нас, чай, дожидается. Который-то час?

      – Третий. Пойдем. Как душно! Этот разговор во мне всю кровь зажег. И у тебя была минута… я недаром артист: я на все заметлив. Признайся, занимает тебя женщина?..

      Шубин хотел заглянуть в лицо Берсеневу, но он отвернулся и вышел из-под липы. Шубин отправился вслед за ним, развалисто-грациозно переступая своими маленькими ножками. Берсенев двигался неуклюже, высоко поднимал на ходу плечи, вытягивал шею; а все-таки он казался более порядочным человеком, чем Шубин, более джентльменом, сказали бы мы, если б это слово не было у нас так опошлено.

      2

      Молодые