Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве. Джефф Сахадео

страдали от отсутствия экономических возможностей или социальной мобильности при трудоустройстве демобилизованных солдат. Вера Исаева вспоминала, как в начале 1950-х гг. в ее деревню за пределами столицы приехал пожилой мужчина и прямо на месте вербовал деревенских жителей на строительство гостиницы «Ленинградская» напротив Казанского вокзала в Москве[122]. Неофициальный найм увеличивался по мере того, как росла неразбериха, связанная с процессом получения прописки: кому она нужна, а кому нет; какой тип прописки необходимо получить и к кому следует обращаться. Формально тем, кто родился не в «режимных зонах» – советских городах, где требовалась прописка, – нужно было обратиться в жилищный отдел местного гор- или сельсовета, имея при себе паспорт и письмо о трудоустройстве. Связь между приемом на работу и пропиской иллюстрировалась советской поговоркой: «нет прописки – нет работы; нет работы – нет прописки»[123]. Колхозникам, большинство из которых не имело паспортов вплоть до 1970-х гг., нужно было получить письменное разрешение от сельсовета. Однако подача заявления на получение прописки не гарантировала успеха: в советский период существовало более двадцати причин для отказа в прописке по правилам, список которых был скрыт от общественности и постоянно дорабатывался[124]. Получение прописки могло занять годы, а ожидание государственного жилья в случаях, когда предприятие не выдавало работникам места в общежитии – и того больше[125].

      Из-за неразберихи с получением прописки и долгого ожидания в городах царил полный хаос: граждане – кто с пропиской, кто без – потоками въезжали и выезжали из Ленинграда и Москвы, поскольку советские предприятия и проекты нанимали работников на короткие сроки[126]. Азамат Санатбаев о его первых поездках из южной Кыргызии в Москву в 1950-е гг., когда он был еще ребенком, вспоминал так: грязь, толпы и хаос на вокзалах, сотни людей, спящих прямо на полу, пока мимо проходили сотни тысяч прибывающих в город или же уезжающих из него[127]. Советские государственные деятели, в частности нарком внутренних дел СССР Лаврентий Берия, считали систему регистрации в городах обременительной и воспринимали ее как препятствие для эффективного распределения труда. Однако в 1954 г. действие «зоны особого режима» распространилось на десятки городов в связи с сохраняющимся страхом перед внутренними врагами, а также убеждением, что требование получать прописку – единственный способ регулировать передвижение потоков населения в условиях стремительной урбанизации[128]. Расширение зоны, где действовали паспортные ограничения, также свидетельствовало о признании того, что политика распределения потребителей давала существенное преимущество крупным городам и была нацелена на сокращение числа торговцев, работавших на серых и черных рынках. Эти города сохраняли и свою роль культурных столиц: тех, кто нарушал нормы поведения, например москвичек, обвиненных в сексуальных

122

Siegelbaum L. H., Moch L. P. Broad Is My Native Land: Repertoires and Regimes of Migration in Russia’s Twentieth Century. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2014. P. 125.

123

Höjdestrand T. The Soviet-Russian Production of Homelessness. URL: http://www.anthrobase.com/Txt/H/HoejdestrandT01.htm.

124

Light M. What Does It Mean to Control Migration? Soviet Mobility Policies in Comparative Perspective // Law and Social Inquiry. 2012. Vol. 37. № 2. P. 408; Loeber D. A. Limitchiki: On the Legal Status of Migrant Workers in Large Soviet Cities // Soviet and Post- Soviet Review. 1984. Vol. 11. № 1. P. 301–308.

125

Houston C. J. Administrative Control of Migration to Moscow, 1959–1975 // Canadian Geographer. 1979. Vol. 23. № 1. P. 36.

126

Shearer D. Elements Near and Alien: Passportization, Policing, and Identity in the Stalinist State, 1932–1952 // Journal of Modern History. 2004. Vol. 76. № 4. P. 846.

127

Азамат Санатбаев: из интервью, 14 июля 2009 г.

128

Moine N. Le système des passeports. P. 163–169; Shearer D. Elements Near and Alien. P. 862.