Время в долг. Владимир Казаков

твоему! Иди жалься… топай, топай!

      Пробкин пожал плечами, встал и вышел, а Кроткий повернулся к Романовскому, выдернул дрожащими пальцами папиросу из пачки, закурил:

      – Видал ферта?.. Классный пилот, а баламут! Вечно недоволен, морщится, пререкается. В армии я бы ему десять суток гауптвахты влепил за язык, а тут… И думаешь, куда спешит? На перрон! Встречать из Адлера свою куклу – стюардессу, нести ее чемоданчик!

      – Ты не имел права отстранять его от полетов.

      На минуту воцарилось неловкое молчание. Кроткий сделал несколько быстрых затяжек и вдавил папиросу в пепельницу.

      – Есть же предел терпению!.. Страшно устаю с такими, – вздохнул он. – Трудно работать. Народу не хватает. Летаем, как заведённые, от восхода до заката. Домой пожрать съездить некогда! А что стоит мне держать в руках этих пацанов? Сейчас все грамотные, все законы знают. А сюсюкаться, уговаривать я не привык… Втягивайся в работу, Боря. Поможешь?

      – Я заметил, ты стал чисто говорить по-русски, когда не волнуешься.

      – Ты, что ли, один академии кончал… Где остановился?

      – Я тут, вещи в камере хранения.

      – Квартиру организуем, а сегодня ночуешь у меня. Познакомлю с семейством, да нам с тобой есть о чем побалакать.

      – Рад буду.

      Романовский вышел в коридор. Синеватый папиросный дым стлался под потолком, лениво втягиваясь в открытую форточку окна. У подоконника стояли группкой пилоты. По их возбужденным голосам он понял, что разговор затрагивает всех. Поэтому они и сгрудились вокруг Пробкина, круглая белесая голова которого возвышалась в середине. Против него в независимой позе стоял Василий Туманов.

      – Так, значит, пройдешь? – иронически спрашивал Пробкин.

      – Пройду! – упрямо твердил Туманов.

      Романовский подошел ближе и тоже задымил сигаретой.

      – Видимость ноль, облака прилипли к земле, а наш Василек героически пробивается с почтой к благодарным подписчикам газет и журналов! – резюмировал Пробкин.

      – С почтой, может быть, не пойду, а к больному…

      – Так, так! А что говорит по этому случаю Наставление, товарищ Борщ? – обернулся Пробкин к высокому ушастому пареньку, безразлично глядевшему в окно.

      – Параграф сто третий Наставления по производству полетов гласит: если погода ниже установленного для трассы минимума или ниже личного минимума пилота, пилот обязан прекратить выполнение задания и вернуться на базу или проследовать на запасной аэродром! – без запинки последовал ответ.

      Пробкин поднял палец.

      – Во! Устами отличника Аэрофлота всегда глаголет истина. А ты… – он повернул Туманова к окну. – Кто он, ребята?

      – Ин-дюк! – прозвучало неожиданно громко и стройно.

      – Почему индюк? – растерянно спросил Туманов. Дружный смех не мог заглушить чей-то звенящий голос из угла:

      – Индюк – птица задиристая, горластая, а летать не умеет!

      Туманов потер лоб и угрюмо глянул на Пробкина.

      – Так,