Уход Толстого. Как это было. В. Б. Ремизов

том числе и всей семье Льва Николаевича, непонятно и обидно, что не одни мысли Льва Николаевича дороги Черткову, но и рукописи, которые он коллекционирует, как и фотографии, и выманивает у Льва Николаевича, пользуясь его пристрастием к себе. И это нельзя назвать порядочностью и бескорыстием со стороны Владимира Григорьевича. Для рукописей существуют музеи, где они безопасны и вместе с тем доступны людям.

      Принимать же и желать видеть человека, который на весь мой дом провозглашал, что “он не понимает женщины, которая всю жизнь занимается убийством своего мужа”, – я не в состоянии. Это мнение Владимира Григорьевича не может расположить меня вновь к нему никогда. Он стал между нами после нашей 48-летней супружеской жизни; и я – решительно не в силах выносить его присутствие, хотя и старалась.

      Да, я безумно ревную Льва Николаевича и не уступлю его, хотя бы это стоило мне жизни, и считаю влияние Владимира Григорьевича на всю нашу жизнь вредным.

      Вмешиваться в отношения мужа и жены никто не имеет права. А как меня будет судить крошечный кружок толстовцев, – мне, право, решительно все равно. За мной 48 лет безупречной жизни и преданной любви к мужу, которого без всякого постороннего вмешательства я берегла, помогала ему и жила душа в душу, одной жизнью.

      Равно и в отношении каждого человека к Богу вмешательство людей не может иметь места.

      Простите меня, если я вам причинила неприятность; могу одним только оправдаться – моими тяжелыми страданиями…

      С почтением Софья Толстая» (ОР ГМТ).

Из дневника Льва Николаевича Толстого3 августа

      Е. б. ж. Жив, тоскливо. Но лучше работал над корректурами. Чудное место Паскаля. Не мог не умиляться до слез, читая его и сознавая свое полное единение с этим, умершим сотни лет тому назад, человеком. Каких еще чудес, когда живешь этим чудом?

      Ездил в Колпну с Гольденвейзером. Вечером тяжелая сцена, я сильно взволновался. Ничего не сделал, но чувствовал такой прилив к сердцу, что не только жутко, но больно стало.

Из «Дневника для одного себя»Льва Николаевича Толстого5 августа

      Немножко светлее думал. Совестно, стыдно, комично и грустно мое воздержание от общения с Чертковым. Вчера утром была очень жалка, без злобы. Я всегда так рад этому – мне так легко жалеть и любить ее, когда она страдает, а не заставляет страдать других.

6 августа

      Сейчас встретил […] Софью Андреевну. Она идет скоро, страшно взволнованная. Мне очень жалко стало ее. Сказал дома, чтобы за ней посмотрели тайно, куда она пошла. Саша же рассказала, что она ходит не без цели, а подкарауливая меня. Стало менее жалко. Тут есть недоброта, и я еще не могу быть равнодушен – в смысле любви к недоброму. Думаю уехать, оставив письмо, и боюсь, хотя думаю, что ей было бы лучше. Сейчас прочел письма, взялся за «Безумие» и отложил. Нет охоты писать, ни силы. Теперь 1-й час. Тяжело вечное прятание (речь идет о завещании. – В. Р.) и страх за нее.

      Из дневника Софьи Андреевны Толстой

      5 августа

      «Провела ужасную ночь; переживала опять в воспоминаниях