Зигзаги судеб и времён (Из записок старого опера). Александр Крупцов

Она жила своим размеренным существованием, периодически прерываемым копытным топотом, поднимающимися столбами пыли, ржанием лошадей Чингиз-хана, набегами древних тюркских кочевых племён, казанского хана Чагатая, эмира Казгана. По этим степным просторам медленно проходили караваны навьюченных верблюдов и лошадей Великого шёлкового пути.

      Революция и Гражданская война не обошли её стороной. Но всё это временное и наносное она сбросила с себя, продолжая жить в своей первозданной красоте – цветении тамариска, ароматного лимонного котовника, бабки[1], типчака, карагача[2]. У местных жителей степи существует множество преданий и поверий, которые передаются об этом удивительном дереве из поколения в поколение. Одно из них гласит, что в ветвях карагача нашла приют нечистая сила и если человек будет носить с собой кусочек такой древесины, то нечистая сила его не тронет, принимая за своего.

      И вот проходит ещё немного времени и уже в очередной раз вызревает ковыль и вновь степь покрывается волнующимся ковыльным серебряным одеялом. Оно неотразимо слепяще сияет в лучах солнца. Жаркий летний ветер упруго приминает ковыль, наплывая ворошит, бугрит, гонит то к югу, то к востоку сизо-белёсые волны, и степь превращается в сказочные бесконечные морские просторы.

      Отцвело разнотравье со своим незабываемым пряным запахом. Кое-где отправляются в свой далёкий путь так называемые в народе перекати-поле – кермеки и катраны, сорвавшиеся с высохших стеблей. Терпкий воздух становится густым. Ветер, насыщенный запахами трав ковыля, тамариска, подмаренника, типчака, сливающихся в один степной неповторимый аромат, становится сухим. Приникла к земле выгоревшая, но не утратившая свой неповторимый горьковатый аромат, полынь.

      Почему так сильна над нами власть запахов? Почему только одно воспоминание не может с такой силой всколыхнуть в душе пережитое, как знакомые с раннего детства ароматы? Может быть дело в их неповторимости? Ведь запахи нельзя вспомнить отдельно от каких-либо событий, связанных с ними. А с их восприятием мгновенно из закромов памяти появляются образы и события, связанные с этими запахами. Вот и сейчас, идя по пыльной дороге и вдыхая полной грудью запах степи, я мысленно перенёсся в своё босоногое детство, когда с такими же мальчишками носился, словно дикий сайгак, по бескрайним просторам.

      Степная чёрная, жирная земля, пропитанная горечью всесильной полыни, тоскует о прохладе. Всюду зной, духота, мглистое марево. На выцветшей голубизне неба – нещадно палящий диск солнца, бестучье да тёмное полудужье распростёртых крыльев коршуна, плывущего, кренясь, в голубом небе и выискивающего свою добычу, а его огромная тень медленно, неслышно скользит по траве. Рыжие суслики – добыча коршуна – свистят истошно и хрипло, готовые в любой момент нырнуть в свои норы.

      На сухих сурчинах[3] дремлют жирные байбаки[4], а их тёмно-коричневая шёрстка отливает блеском в лучах яркого солнца. Трусливые сурки, похожие на маленьких, толстеньких,

1

Бабка – зопник клубненосный.

2

Карагач – черное дерево, в переводе с тюркского языка.

3

Сурчина – земляной отвал норы.

4

Байбак – степной сурок.