Убыр. Шамиль Идиатуллин

стояла мама. Откуда взялась – только что в зал уходила.

      Она неласково осмотрела нас и сказала:

      – Есть идите, живоглоты. Третий раз зову.

      И мы пошли пить чай со сливочным рулетом, а папа попутно ужин смел, а потом и добавку. И быстро уснули.

      И назавтра поехали в аквапарк.

      И всё было хорошо.

      2

      Däw äti позвонил в понедельник утром, когда народ еще спал. Нам с Дилькой в школу к восьми, а родителям на работу к десяти. Поэтому я встаю первым, без пятнадцати семь, умываюсь и ставлю чайник. К тому времени просыпается мама, которая храбро взваливает на себя тяготы Дилькиного подъема – часто вместе с Дилькой взваливает. Папа выходит, скорее, нам настроение поднять. Дилька гогочет над его видом всю дорогу до школы. Мне тоже смешно, конечно.

      Телефон заорал, едва я вышел на кухню. Я схватил трубку и немножко удивился. Обычно däw äti звонит вечером, когда межгород дешевле. Еще сильнее я удивился, когда вместо обычного «Хай вам, как Дилечка, как оценки?» – именно в такой последовательности, – услышал:

      – Здравствуй, Наилек. Как там родители?

      – Да нормально, кажись. А что?

      Däw äti, помявшись, сказал, что нет-нет, ничего, и перешел было на Дильку, которую любит куда сильней, чем меня. Это бывает, я не переживаю. Но я не успел даже придумать никакую ерунду ему на радость. Дед вдруг начал рассказывать, что очень там, на поминках, забоялся за родителей. Они, говорит, на кладбище со стариками задержались, когда все уже в деревню ушли, и тут отец решил сам камни на могилах поправить. Его айда отговаривать, давай, мол, за стол сперва сядем – ну или других мужиков позовем, чего, мол, один будешь корячиться. А он рукой машет и ходит, примеривается. Я, говорит däw äti, вспылил, что он упрямый такой, ушел с абыстайками9. А папа остался – и мама тоже. Охранять его, как всегда.

      Дед говорит, родителей ждали-ждали, наконец, сели есть, но суп долго не разносили, потому что опять ждали-ждали. А они к чаю только пришли, отец перемазанный слегка, и оба как пришибленные. Замерзли, сказали. Ну да, сипели еще. Их айда кормить-поить, они оттаяли постепенно, но все равно подергивались. Я, говорит, уж отпускать их не хотел – но отца твоего разве переупрямишь. Позвонил им из дома – они уже в подъезд входят, говорят, а у Рустама голос вроде больной. А вчера вас дома не было. Так все в порядке, говоришь?

      – Ну да, – сказал я озадаченно, – мы весь день шарахались – аквапарк, «Макдоналдс», потом в лес еще выперлись зачем-то, чисто подышать.

      – Молодцы, что могу сказать, – отметил däw äti не менее озадаченно. – Значит, не болеют?

      – Да нет, наоборот. Вчера вон у меня уже руки отваливаются, копчик стер на горках, а эти: еще раз – и пойдем! Как маленькие.

      – И не сипят?

      – Да они сразу не сипели. А вчера вон песни пели, хором, я записал – будешь слушать?

      – Еще я записи по телефону не слушал. Ладно, я вечером позвоню, и так заболтался – деньги капают, – сурово сказал däw äti, типа это я его звонить и столько болтать заставил. Так он и не узнал ни про мои уроки, ни про Дилькины

9

Abıstay – жена священнослужителя, в широком смысле просто набожная старушка