Убыр. Шамиль Идиатуллин

кофта, болотный плащ и почему-то измазанная свеклой ложка – папа ею сегодня вместо вилки селедку «под шубой» ел.

      – Ну в школе, где. Насчет информатики, наверно. Не в курсах, что ли?

      Не в курсах – это было мягко сказано. Да и, кстати, какого черта – я ту двойку давно закрыл четверкой и пятеркой, и вообще, непорядочно это – в журнал пару за поведение ставить. Мало ли что громко смеялся. Если Леха смешит, мне плакать, что ли?

      То есть не должны были родителей вызывать. А если уж вызвали, то почему родители мне об этом не сказали? Или они из-за этого вызова и психуют так? И намекают типа? Блин, не может быть. Были у меня двойки, и тот скандал с директором был из-за вызывающего поведения. Ровно все расходилось. У меня же родители все-таки, а не монстры. И не психи, как у Лехи, которого папаня бьет, а маманя жалеет, но бьет еще сильнее.

      У Лехи спрошу.

      Фиг я чего у него спросил. То есть спросил, конечно – но без особого толку. До последнего урока Леха как-то ловко оказывался далеко от меня. А на выходе из школы я его уже подкараулил.

      – Так что там было-то?

      – Где?

      – Ну, вчера, чего родителей тягали. Ты из-за этого такой загруженный?

      – Ага, щас. Не, ничего не было, живот весь день болит, аж в бошку отдает, – сказал Леха, морщась. – Думал, обделаюсь под доску. Слушай, я побежал, ага?

      Он впрямь почти побежал, держа руку у живота. Логично, в принципе, у него дом – вот, рядышком со школой. А мне идти десять минут. А тренировка через час. А еще перекусить надо, ну и переварить для кучи.

      Так что я тоже почти побежал до дому, пытаясь понять, что в Лехе было не так. Не то чтобы я нацеленно про это думал – просто пока бежал, грел, ел-пил, сумку собирал, опять бежал, переодевался и бинты наматывал – все это время вертел в голове Лехино лицо-прическу-одежду-голос. Так нет, вроде все как обычно было… И довертелся.

      Леха сегодня не шепелявил. То есть на английском – как положено со всеми этими th, а когда со мной говорил – ни разу ни пришипнул. Или я забыл?

      Тут я чуть было себя совсем не забыл, потому что от великой задумчивости встал и опустил руки. В разгар спарринга. С Ильдариком – который вообще хороший парень, но дур-машина, без тормозов и меня на десять кило тяжелее.

      Ну и пропустил – ладно хоть не в подбородок, а в нос, и ладно хоть не вкладываясь. Мне хватило.

      Ну, все забегали, конечно. Михалыч меня мокрыми салфетками и какими попало словами обкладывает, пацаны сочувственно хихикают и спрашивают, сломан ли нос, а Ильдар как кот ученый бродит с виноватым видом и то оправдывается, то извиняется. А я разглядываю потолок, шершаво сглатываю и думаю о шипящих согласных.

      Михалыч салфетки снял, нос мне ощупал – я только ногами дернул, – и свирепо сообщил:

      – Цел нос, жалко.

      – Чо это? – прогундосил я возмущенно.

      – Урок бы хороший был. Сроду бы руки в ринге не опускал. А теперь урок не впрок, цел, казёль, и невредим… Молчи! Ты должен вот этого движения, – он показал, – опущенных рук, поднятого подбородка, своей глупости и расслабухи больше самого