Пока твоё сердце бьётся. Маринапа Влюченка

свете, чем Штефан, оказавший мне честь своим доверием. Я не могла понять того, что творилось сейчас со всем моим естеством, что творил со мной он, потому как, наверное, была готова в тот миг умолять его взять меня, прокусить мне горло, выпить мою жизнь, – что угодно! Казалось, даже если мне было тогда суждено умереть в его объятиях, я была бы счастлива и благодарна ему за это.

      Мои пальцы сами собой расстегнули его рубашку и проникли под неё, нащупав тот самый шрам. Поцелуи Штефана спускались всё ниже, но когда они дошли до области солнечного сплетения, откуда сейчас едва не выпрыгивало моё бедное сердце, мужчина вдруг замер и точно через силу оторвался от меня, вжав тело готовой отдаться ему жертвы в кровать.

      – Что-то не так? – в недоумении спросила я, но Штефан лишь медленно помотал головой.

      – Нет… мы слишком далеко зашли. Сейчас нельзя…

      Отпустив меня, он поднялся на колени и сел на край кровати. Мы оба были растрёпаны и возбуждены, но он всё же отвернулся и холодно произнёс:

      – Надо выйти на свежий воздух. Я тебя отвезу.

      Я ничего не понимала и никак не могла сглотнуть ком обиды, подступивший к горлу. Что я сделала не так? Не слишком ли была навязчива? Может, я обидела его всеми этими расспросами?

      Он стоял ко мне спиной в белой рубашке с крупными манжетами и, видимо, очень дорогими запонками, застёгнутой ещё не на все пуговицы. Утомлённые руки, эти волшебные, красивые руки, умевшие творить настоящие чудеса, были опущены вдоль тела. Белая ткань складками облегала спину, внушающую ощущение силы и спокойствия; классические чёрные брюки подчёркивали длинные, стройные ноги, расставленные по ширине плеч. Он казался мне неотразимым в этот час, хотя когда-нибудь раньше я бы не подумала ничего подобного…

      Было раннее утро, тёмное и по-осеннему студёное. Он… Штефан был предо мной в досягаемости вытянутой руки, спокойный, с холодным, как это утро, рассудком, немного усталый и печальный. А меня переполняла лишь нежность, безграничная, тёплая, до дрожи в пальцах, которыми хотелось покрепче обнять эту спину, сплести свои пальцы с его и никуда его больше не отпускать, как когда-то его жене…

      Утренняя свежесть, ударившая в разгорячённое лицо, показалась мне поначалу приятной, по-настоящему бодрящей рассудок. Дурман, овладевший мной этой ночью, природу которого я так и не смогла понять, начал выветриваться, и мне вдруг стало стыдно за своё поведение. Что он мог подумать обо мне теперь? Но Штефан шёл рядом, не глядя в мою сторону, высокий, прямой, как ни в чём не бывало. Он отворил передо мной дверцу своего джипа и сел за руль, как делал это каждый вечер. Лицо его было строгим, неподвижный взгляд сосредоточен на дороге, а я украдкой любовалась кистями его рук, лежавших на руле.

      Но мы молчали. Очень неловко было сидеть рядом с человеком, который меня пугал, но от одного присутствия которого вновь хотелось жить; с тем, кто вызывал во мне безудержное восхищение и уважение, кто свёл меня с ума этой ночью,