Мои скитания. Владимир Гиляровский

и повторившись в лесном овраге…

      А над нами, на горе, выли барские собаки в Подберезном.

      Рядом со мной старый бурлак, седой и почему-то безухий, тихо рассказывал сказку об атамане Рукше, который с бурлаками и казаками персидскую землю завоевал… Кто это завоевал? Кто этот Рукша? Уж не Стенька ли Разин? Рукша тоже персидскую царевну увез.

      Скоро все заснули.

      Моя первая ночь на Волге. Устал, а не спалось. Измучился, а душа ликовала, и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную жизнь и ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул меня на Волгу своим романом «Что делать?».

      – Заря зарю догоняет! – вспомнил я деда, когда восток белеть начал, и заснул на песке как убитый.

      И как не хотелось вставать, когда утром водолив еще до солнышка орал:

      – Э-ге-гей. Вставай, робя… Рыбна не близко еще.

      Холодный песок и туман сделали свое дело: зубы стучали, глаза слипались, кости и мускулы ныли.

      А около водолива два малых с четвертной водки и стаканом.

      – Подходь, робя. С отвалом!

      Выпили по стакану, пожевали хлеба, промыли глаза – рукавом кто, а кто подолом рубахи вытерлись…

      Лодка подвезла бичеву. К водоливу подошел Костыга.

      – Ты, никак, не с расшивы пришел? Опять, что ли?

      – Двоих… Одного, который в Ярославле побывшился, да сегодня ночью прикащиков племянник, мальчонко… Вонища в казенке у нас. Вон за косой, в тальниках, в песке закопали… Я оттуда прямо сюды…

      – Нда! Ишь ты, какая моровая язва пришла.

      – Рыбаки сказывали, что в Рыбне не судом народ валит. Холера, говорят.

      – И допрежь бывала она… Всяко видали… По всей Волге могилы-то бурлацкие. Взять Ширмокшанский перекат… Там, бывало, десятками в одну яму валили…

      Уж я после узнал, что меня взяли в ватагу в Ярославле вместо умершего от холеры, тело которого спрятали на расшиве под кичкой – хоронить в городе боялись, как бы задержки от полиции не было… Старые бурлаки, люди с бурным прошлым и с юности без всяких паспортов, молчали: им полиция опаснее холеры. У половины бурлаков паспортов не было. Зато хозяин уж особенно ласков стал: три раза в день водку подносил с отвалом, с привалом и для здоровья.

      Закусили хлебца с водицей: кто нападкой попил, кто горсткой – все равно с песочком.

      – Отда-ва-ай!..

      «Дернем-подернем, да ух-ух-ух!» – неслось по Волге, и якорь стукнул по борту расшивы.

      – Не засарива-ай! О-го-го-го!

      – Ходу, брательники, ходу!

      – Ой, дубинушка, ухнем. Ой, зеленая, подернем, подернем – да ух!

      Зашевелилась посудина… Потоптались минутку, покачались и зашагали по песку молча. Солнце не показывалось, а только еще рассыпало золотой венец лучей.

      Трудно шли. Грустно шли. Не раскачались еще…

      Укачала-уваляла,

      Нашей силушки не стало… —

      затягивает Федя, а за ним и мы:

      О-о-ох… О-о-ох!..

      Ухнем да ухнем… У-у-у-х!..

      Укачала-уваляла,

      Нашей силушки не стало…

      Солнце