Петербургские трущобы. Том 2. Всеволод Крестовский

нравилась ему как красивая женщина – а он боготворил красивых женщин. Он знал и ее, и ее мужа, встречавшись с ними у Шиншеева, и, вдобавок, ему очень хорошо была известна настоящая история ее с Шадурским и судьба, постигшая эту женщину, и теперь, заглянув в это истомленное страданием лицо, окончательно удостоверился, что перед ним действительно лежит Бероева.

      – Ее надо спасти, непременно спасти! Слышите, Катцель, не-пре-менно! – с одушевлением и решительно проговорил он.

      – Но куда же мы с нею денемся? – возразил Бодлевский.

      – Оставим здесь.

      – Здесь… Она нам будет мешать, она может выдать нас.

      Ковров оглядел его с нескрываемым презрением и тихо, отчетливо промолвил ему:

      – Не выдайте вы нас, любезный друг! А она – женщина, обязанная нам спасением жизни, арестантка, приговоренная в Сибирь, – она нас не выдаст, лишь бы вы не проболтались в нежную минуту вашей княгине Шадурской.

      Бодлевский вспыхнул от негодования, однако молчал и ушел в подызбище, не принимая более никакого участия в происходящем.

      Бероева лежала на лавке, по-прежнему закутанная в плед Коврова.

      – Эх, брат, как же ты так плошаешь! – с укором заметил он Катцелю и обратился к хлыстовке: – Матушка Устинья! В Бога ты веруешь?

      – Штой-то, мой батюшка, еще не верить-то! Верую! Хрестьяне ведь!..

      – Ой ли?.. Ну, коли «хрестьяне», так и поступай же по-християнски! Постель-то у тебя мягкая?

      – Мягкая, батюшка, пуховичок ништо, хороший.

      – Пуховичок хороший, а больного человека на голой лавке допускаешь лежать! Эх ты, «верую»! Уступи, что ли, Христа ради, постель свою.

      – Бери, мой батюшко, бери, Христос с тобой! Я рада: болящего, сказано, посети.

      – То-то же! Так вот и походи за нею, пока выздоровеет.

      Ослабевшую Бероеву перенесли в другую горенку на постель Устиньи Самсоновны. Старуха раздела и укутала ее в теплое одеяло.

      Ковров меж тем озабоченно ходил по смежной горнице.

      – Ее третьего дня на Конную вывозили – я случайно прочел в «Полицейских», – шепотом заметил граф Каллаш.

      – Да? – отозвался доктор. – О, теперь я понимаю: это была летаргия от нервного потрясения. Субъект для меня весьма интересный – поштудирую, – заключил он, потирая от удовольствия руки.

      – Мерзавцы… негодяи… барчонок… – шептал меж тем про себя Сергей Антонович, хмуро сжимая брови от какой-то неприятной мысли, и вдруг круто подошел к Катцелю.

      – Слушай, – начал он ему совершенно серьезно и строго. – Эта женщина всеми своими несчастиями главнейшим образом обязана тебе. Ты ее убил, ты же и воскресишь ее. Ступай к ней!

      Но Катцель и без того уже засуетился над изысканием первых пособий: приказал Устинье нагреть самовар, спустился в подызбище и вытащил оттуда баночку спирту да бутылку лафиту.

      – Ну, а вам, ребята, спасибо за то, что вырыли! – неожиданно обратился Ковров к Фомушке и Гречке, которые почтительно стояли у дверей. Бывший капитан Золотой роты нагнал-таки на них порядочного страху.

      –