Петербургские трущобы. Том 1. Всеволод Крестовский

подошла к лампочке и прочитала записку.

      – Да, это точно оно, – как бы про себя пробормотала старуха, тогда как нервная дрожь пробежала по всему ее телу во время этого чтения. – Сожги его… Или нет!.. ты, пожалуй, обманешь… Подай сюда лампу – я сама сожгу.

      И она дрожащею, костлявою рукою стала держать скомканную бумажку над колпаком лампы и жадными взорами следила, как бумажка коробилась и тлела на медленном огне.

      – К кому она ушла? Где она теперь? – снова начала допытывать старуха, когда письмо истлело уже совершенно, и допрашивала так строго и так настоятельно, глядя в упор таким страшным взглядом, что не сказать правду даже и для Наташи было невозможно.

      – У акушерки, в Свечном переулке, – ответила она, находясь под неотразимым, магнетическим влиянием этого старческого, пронизывающего взгляда.

      – Дай мне перо и бумагу, да придерживай пюпитр… я писать хочу.

      И княгиня, едва удерживая в руках перо и поминутно изнемогая от слабости, написала следующую записку:

      «Можете не возвращаться в мой дом и не называться княжной Чечевинской. У вас нет более матери. Проклинаю!»

      Далее она не имела уже сил продолжать, перо вывалилось из ее руки, и, совершенно изнеможенная, она опустилась на подушки, прошептав едва слышно:

      – Напиши адрес и отправь… сама отправь… утром…

      – Я лучше снесу, – возразила Наташа.

      – Не сметь… Чтоб и видеть ее не смела ты больше, и не поминать мне об ней!..

      И с этими словами старуха, изнеможенная волнением, впала в прежнее забытье.

      Поручение ее в точности было исполнено Наташей, которая, однако, несмотря на запрещение, все-таки забежала, пользуясь свободными часами, в серенький домик с вывеской «Hebamme».

      К полудню княгиня опять очнулась, приказала позвать сына, который, к счастью, на этот раз находился дома, и послала за управляющим своими делами.

      Любящий сын тихо и почтительно вошел в комнату матери.

      Княгиня выслала вон дежурную горничную и осталась с ним наедине.

      – У тебя нет более сестры, – обратилась к нему мать с тою нервическою дрожью, которая возвращалась к ней каждый раз при воспоминании о дочери. – Она для нас умерла… она опозорила нас… я ее прокляла. Ты мой единственный наследник.

      При этих последних словах молодой князек чутко навострил уши и еще почтительнее нагнулся к матери. Извещение об этом единонаследии столь приятно и неожиданно поразило его, что он даже и не поинтересовался узнать, чем и как опозорила их сестра, и только с сокрушенным вздохом заметил, подделываясь в лад матери:

      – Она, mаmаn, всегда была непочтительна к вам. Она никогда не любила вас.

      – Я делаю завещание в твою пользу, – продолжала княгиня, сообщив ему, по возможности кратче, обстоятельства княжны. – Да, в твою пользу – только с одним условием… Это моя последняя воля.

      – Ваша воля для меня священна, – заключил сынок, нежно целуя ее руки.

      Управляющий в тот же день формальным порядком поторопился составить духовную, княгиня подписала