Жена напрокат. Анатолий Санжаровский

старшему, тридцать три.

      Мне, самому юному, двадцать пять.

      Я и Ермолай, сказал бы, парни выше средней руки.

      А Николай – девичья мечта. Врубелев Демон!

      Да толку…

      И статистика – «на десять девчонок девять ребят» – нам, безнадёжным холостякам, не товарищ.

      Зато мы, правда, крестиком не вышиваем, но нежно любим нашу маму. Любовью неизменной, как вращение Земли вокруг персональной оси. Что не мешает маме вести политику вмешательства во внутренние дела каждого.

      Поднимали сыновние бунты. Грозили послать петицию холостяков куда надо.

      Куда – не знали.

      Может, вмешается общественность, повлияет на неё, и мы поженимся?

      Первым залепетал про женитьбу Ермолай.

      Он кончил школу:

      – Ма! Я и Лидка… В общем, не распишемся – увезут. Её родители уезжают.

      Мама поцеловала Ермолая в лоб:

      – Рановато. Иди умойся.

      Ермолай стал злоупотреблять маминым участием.

      В свободную минуту непременно начинал гнать свадебную стружку.

      Однажды, когда Николайка захрапел, а я играл в сон, тихонечко подсвистывал ему, Ермолай сказал в полумрак со своей кровати:

      – Ма! Да не могу без неё!

      Это признание взорвало добрую маму.

      – В твоей голове ветер!

      – Ум! – вполголоса протестовал Ермолай. – У меня и аттестат отличный.

      – Вот возьму ремень, всыплю – сто лет проживёшь и не подумаешь жениться!

      Кавалер – хны, хны.

      Я прыснул в кулак. Толкнул Николашку и вшепнул в ухо:

      – Авария! Ермолка женится!

      – Ну и ёпера!

      – У них с Лидкой капитал уже на свадьбу есть. И ещё копят.

      – Ка-ак?

      – Он говорит маме: Лидке дают карманные деньги. Она собирает. Наш ещё ни копейки не внёс в свадебный котёл.

      – Поможем? – дёрнул меня за ухо Коляйка. – У меня один рубляшик пляшет.

      – У меня рупь двадцать.

      Утром я подкрался на цыпочках к сонному Ермаку и отчаянно щелканул его по носу. Спросонья он было хватил меня кулаком по зубам, да тут предупредительно кашлянул Николаха. Ермолай струсил, не донёс кулак до моих кусалок. Он боялся нашего с Николаем союза.

      Я сложил по-индийски руки на груди и дрожаще пропел козлом:

      – А кто-о тут жеэ-э-ни-иться-а хо-о-очет?

      Ермак сделал страшное лицо, но тронуть не посмел.

      От досады лишь зубами скрипнул.

      – Вот наше приданое, – подал я два двадцать (в старых). – Живите в мире и солгасии…

      Я получил наваристую затрещину.

      Мы не дали сдачи. На первый раз простили жениху.

      В двадцать пять Ермак объявил – не может жить без артистки Раи.

      – Это той, что танцует и поёт? – спросила мама.

      – Танцует в балете и поёт в оперетте.

      – Я, кажется, видела тебя с нею. Это такая некормлёная и высокая?

      – Да уж не низкая…

      – Сынок! Что ты вздумал? В нашем роду не было артистов. Откуда знать, что за народ. Ты сидишь дома, она в театре