Грабеж. Николай Лесков

вот и есть, что вы живете и ничего не знаете.

      – Мы гостиниц боимся.

      – Ну да ничего; Павла Мироныча тоже нелегко обидеть: сильней его ни в Ельце, ни в Ливнах кулачника нет. Что ни бой – то два да три кулачника от его руки падают. Он в прошлом году, постом, нарочно в Тулу ездил и даром что мукомол, а там двух самых первых самоварников так сразу с грыжей и сделал.

      Маменька и тетенька перекрестились.

      – Господи! – говорят, – зачем же ты такого к нам с собой на святые вечера привез!

      А дяденька смеется:

      – Чего, – говорит, – вы, бабы, испугались! Наш прихожанин – хороший человек, и по церковному делу мне без него обойтись невозможно. Мы с ним приехали на живую минуту, чтобы обобрать в свою пользу, что нам годится, и уехать.

      Матушка с тетей опять ахнули.

      – Что ты это, братец, зачем такое страшное шутишь!

      Дядя еще веселее рассмеялся.

      – Эх вы, – говорит, – вороны-сударыни, купчихи орловские! У вас и город-то не то город, не то пожарище – ни на что не похож, и сами-то вы в нем все, как копчушки в коробке, заглохли! Нет, далеко вам до нашего Ельца, даром что вы губернские. Наш Елец хоть уезд-городок, да Москвы уголок, а у вас что и есть хорошего, так вы и то ценить не можете. Вот мы это-то самое у вас и отберем.

      – Что же это такое?

      – Дьякон нам хороший в приход нужен, а у вас, говорят, есть два дьякона с голосами: один у Богоявленья, в Рядах, а другой на Дьячковской части, у Никития. Выслушаем их во всех манерах, как Павел Мироныч покажет, что к нашему к елецкому вкусу подходящее, и которого изберем, того к себе сманим и уговор сделаем; а который нам не годится – тому во второй номер: за беспокойство получай на рясу деньгами. Павел Мироныч теперь уже поехал собирать их на пробу, а мне сейчас надо идти к Борисоглебскому соборцу; там, говорят, у вас есть гостинник, у которого всегда пустая гостиница. Вот в этой в пустой гостинице возьмем три номера насквозь и будем пробу делать. Должен ты, брат Мишутка, сейчас меня туда вести в провожатых.

      Я спрашиваю:

      – Это вы, дяденька, мне говорите?

      Он отвечает:

      – Известно, тебе. Кто же еще, кроме тебя, Мишутка? Ну, а если обижаешься, так, пожалуй, назову тебя Михаиле Михайлович: окажи родственную услугу – проводи, сделай милость, на чужой стороне дядю родного.

      Я откашлянулся и вежливо отвечаю:

      – Это, дяденька, состоит не в том расчислении: я ничем не обижаюсь и готов со всей моей радостью, но я сам собой не владею, а как маменька прикажет.

      Маменьке же это совершенно не понравилось.

      – Зачем, – говорит, – вам, братец, в такую компанию с собой Мишу брать? Можно сделать, что вас другой кто-нибудь проводит.

      – Мне с племянником-то приличней ходить.

      – Ну, что он еще знает!

      Да небось все знает. Мишутка, знаешь все?

      Я застыдился.

      – Нет, – говорю, – я всего знать не могу.

      – Почему же так?

      – Маменька не позволяют.

      – Вот так дело! А как ты думаешь: родной дядя всегда может во всем племянником