Aномалия. Галина Щекина

в глухом посёлке, и я подолгу одна… Понимаешь, Антон оказался слишком целомудренным человеком, – задумчиво сказала сестре Тоня. – Он расстроился из-за моей хорошей подруги Семечки, узнав, что она сделала два аборта. До меня никого не любил. Думал, что я такая же, наверняка не девушка, и боялся, что ему будет противно. Месяц он меня вообще не трогал. Характер показывал. Потом уехал в дремучие леса, потом приехал ещё через месяц со стройки. Я-то уже внутренне простилась с ним, купила вина, сделала ужин и решила сказать ему всё напрямик, что уезжаю, ну, чтоб красиво, без скандала… А он вдруг как схватит меня!..»

      Она всё время вспоминала Толика, как точку отсчёта. Считала его равным себе, но откуда? Она с ним никогда не разговаривала, просто смотрела и думала, думала… Светлые полуприкрытые глаза, неровно отросшая стрижка и белое пятнышко на скуле. Но на просвет знала, что он её понимает, и много лет спустя, и даже старый понимает её, старую.

      А уж, когда молодожёны из глухого посёлка в свой город вернулись, из туманной дали чётко проступили и машина-стиралка, и мебель, и ремонт самого дома. Надо было всё и сразу. Началась такая круговерть! Только деньги из тумана никак не проступали. Из тумана проступали деды, чтобы остаться тут насовсем. А куда им ещё деваться, только к внукам.

      Первой слегла баба Наталья, со стороны Антошиной матери. Сами-то родители Антоши в пригороде Ленинграда обитали, строили там электростанцию – и остались. А бабки, куда же их… Баба Наталья лежала с ногой, её перевезли к себе. Она год целый всех изводила, ела по часам и кричала, что помрёт с голоду. Но померла она от диабета и кричала от него же. Перед уходом она заботливо отписала внуку Антоше квартиру, которую починили и стали сдавать. Деды эти с отцовой стороны были уж вовсе старенькие, за восемьдесят, но успели понянчить старшенькую дочь Тони, Медину. Упадут, бывало, на кровати без сил, а сами ногой коляску катают. Такие честные деды были.

      Потом пришёл черед деда Гоши. Ему всё было жарко. И он перестал одеваться перед выходом на улицу. Всё твердил, что в подвале деньги замурованы. Его, конечно, не слушал никто, мол, бредит старик. Он так и простыл на ветру, умер от воспаления лёгких. Баба Надя – лежачая, велела на веранде постелить плёнку и помыть деда. Вот Антоша и стал мыть, потом завернул в пододеяльник и кое-как сам одел. Пока Тоня сидела с малой и одной рукой варила щи, Антоша мотался на кладбище. Он жутко торопился, потому как жара была. А схоронив деда, встретили родителей, которые примчались на другой день на похороны из пригорода Ленинграда. Сам же Антон упал с температурой сорок. Родня сказала, что надо было лицо закрыть, в маске деда-то мыть. Какой-то дух заразный пошёл, вроде трупного яда.

      С того дня баба Надя каждое утро просыпалась с криком: «Гоша, не тяни за ноги! У тя руки холодные, за ноги не тяни!» И какими только лекарствами её не поили, она говорила, что деда Гошу видит, как живого, обряженного внучком в полосатый костюм с орденскими планками. Три месяца он её тащил и всё-таки утащил. Операция