Данте в русской культуре. Арам Асоян

большую материальную конкретность изображениям загробной жизни, а страждущим в аду душам – телесность[253]. Эти наблюдения над текстом, в котором распознаются реалии двадцать первой песни «Ада», дополняются при внимательном чтении первой главы «Анджело». В поэме вновь встречается дантовский образ мужающего младенца, кусающего груди своей кормилицы:

      Сам ясно видел он,

      Что хуже дедушек с дня на день были внуки,

      Что грудь кормилицы ребенок уж кусал…

(V, 107)

      О неслучайном характере этих expression Dantesque свидетельствуют, в известной степени, строки «петербургской повести», над которой Пушкин работал в ту же пору, когда писал «Анджело». Образ разбушевавшейся Невы в поэме «Медный всадник» восходит к стихам шестой песни «Чистилища»[254].

      Е se ben ti ricordi e vedi lume,

      vedrai te somigliante a quella inferma

      che non puo trovar posa in su le piume…

(148–150)

      Опомнившись хотя б на миг один,

      Поймешь сама, что ты – как та больная,

      Которая не спит среди перин…

      Ср.:

      Плеская шумною волной

      В края своей ограды стройной,

      Нева металась, как больной

      В своей постели беспокойной.

(V, 138)

      Пушкинские обращения к Данте охватывают все три части «Комедии», но наиболее частые цитации дантовских текстов относятся к первой кантике поэмы. «„Ад“, – писал наблюдательный Франческо де Санктис, – это человек, „реализованный“ как личность во всей полноте и свободном проявлении своих сил»[255]. Вероятно, этим и привлекала Пушкина «изумительная пластическая картина мира, напряженно живущего и движущегося по вертикали вверх и вниз» (М. Бахтин). Эта кантика «Божественной комедии» – сильнейшая и в чисто идеологическом и риторическом плане. С ней связаны самые «земные» дантовские мотивы в его творчестве: изгнанничество, сакральная миссия поэта, впечатляющая этико-изобразительная география «Inferno», да и бесподобные «гомеровские сравнения» и так называемая «гераклитова метафора», подчеркивающая текучесть явления (О. Мандельштам). И все-таки главная притягательная сила Данте заключалась для русского поэта, кажется, в том, что автор «Комедии» был, как писал один из отечественных журналов, «гигант в создании целого»[256]. Литое единство поэмы, пожалуй, сравнимо лишь с целокупностью недробимой терцины. Данте умел постичь, как и «каким средством можно охватить целостность нового времени и увидеть, что не всякий кое-как завязанный узел ее соединит»[257]. Его поэма была не только величайшим произведением переломной эпохи, но и общим типом «созерцания универсума»[258]. Вместе с тем в глазах Пушкина огромное значение имели историчность Данте и народные корни его «Комедии». Итальянский поэт, как Шекспир и Гёте, был создателем своего рода национальной библии. Наряду

253

Левин Ю. Д. Об источниках поэмы «Анджело» // Известия АН СССР. Сер. Лит. и яз. Т. 27. Вып. 3. С. 255–258.

254

См. об этом: Лотман Ю. М. К проблеме «Данте и Пушкин». С. 89.

255

Де Санктис Фр. История итальянской литературы. Т. 1. С. 254.

256

Галатея. 1829. № 40. С. 175.

257

Шеллинг Ф. В. Философия искусства. М.: Искусство, 1966. С. 456.

258

См.: Там же. С. 451.