Город, которого нет. Юлия Бекенская

твою по морю плавающым и от ветров бурных тяжкия скорби терпящым, – шептала Тая.

      Цапель стоял, прислушиваясь, но вдруг просиял: поднес астролябию к лицу и широко открыл рот, будто заглатывая этот луч, этих рыб, эту жизнь, которая еще в них осталась. Тая рванулась, чтобы сбросить его, но Цапель заметил. Узкое тело в макинтоше, блестящее, как рыбина, изогнулось. Резиновый плащ хлестал ее по лицу, гладкий и мерзкий, словно кисель.

      – За все надо платить, оборвыши, – сказал он. – Особенно за любопытство, – и бросил ее за борт.

      Ее закружило в бесовской воде, потянуло ко дну, обожгло, закололо иголочками под кожей.

      Наверху лодка ходила ходуном и все-таки перевернулась. Две сцепившиеся фигуры забарахтались в облаке пузырей. Их тащило на дно. Но Цапель вдруг выпустил из рук астролябию. А потом исчез. Словно растаял в воде, растворился. Пропал!

      И вода стала обычной водой: исчезли скелеты, перестал клубиться ил.

      Митька шел ко дну. Тая схватила его за волосы, загребла отчаянно, не успев удивиться, откуда взялись силы. Хотела выдрать у него из рук астролябию, да где там! Зеленый, теплый, нечаянно приятный луч обнял ее. Вдруг стало покойно. Она поняла, что ничего плохого больше не случится. Тащила Митьку, а сил словно бы прибывало. Только б добраться. Только бы Цапель не появился опять.

      На берегу Митька кашлял отчаянно, но дышал. Открыл глаза.

      Она хотела сказать, мол, все позади, живы, и слава бо… Ночной воздух ожег горло. А Митька как заорет! Она по щекам его хлопать, и тут…

      Увидела руки свои. А пальцы – зеленые, и перепонки меж них… а Митька все визжал, в крике заходился. Дуру-то золотую схватил, чтоб в нее швырнуть, но Тая отпрянула. Вода приняла ее, как родную.

      Стала понятно, отчего так ловко она плыла, и так от того понимания стало тошно, что она закричала.

      От крика завыли собаки, закрестились спросонья матросы да жители прибрежных хибар, а лодочник дядька Прокоп очнулся и чуток протрезвел.

      Откричалась, оглядела руки с прозрачными перепонками, ощупала мягкие, отброшенные течением волосы и поняла, что больше не Тая. Не огорчилась: умение огорчаться осталось на берегу.

      …Митька появлялся еще раз. Был не в себе. С матушкой, все ей на воду показывал. А после пропал. Многие пропадали. И историка она больше не видела.

      Потом ход времени замедлился. Тихо текла вода, холодная, но это не было неприятно. Баюкала. Стало покойно и хорошо. В глубине под ноздреватым камнем нашлась уютная пещерка. Она свернулась в ней и заснула.

      Снилось, будто вода вокруг многажды замерзла и оттаяла вновь. И еще, будто кто-то баловался с лампадкой, задувая и поднося лучину опять, наверху то гас, то зажигался свет.

      Когда проснулась, казалось, что всегда была такой. А Митька, Цапель и золотая дура ей приснились. Ее мир теперь – сваи, зеленые от водорослей причалы, редкие корабли. И время.

      Очень много времени…

      …Проскользнуть между сваями, оглядеться, по старой привычке, не заметил ли кто, как тот мальчик…

      Даже