Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки. Илья Ильф

на ундервуде, – ловили вора.

      Рота спала тревожным сном. Семе Глазету снился генерал Куропаткин и мукденский бой.

      Иногда в окно казармы влетал свет прожектора и пробегал по лицу Колесникова. Он спал, закрыв свои прекрасные глаза.

      Утром начались скандалы.

      Рядовому второго взвода раздавили очки. Усатый прапорщик из унтеров задышал гневом и табачищем, как Петр Великий.

      – Фамилие твое как?

      – Шопен! – ответил агонизирующий рядовой второго взвода.

      – Дешевка ты, а не Шопен! Что теперь с тобой делать? Видишь что‐нибудь?

      – Ничего не вижу.

      – А это видишь?

      И рассерженный прапорщик поднес к самому носу рядового Шопена такую страшную дулю, что тот сейчас же замолчал, будто навеки.

      Медали на груди прапорщика зловеще стучали. Вся рота, кроме Колесникова, была обругана. Больше всех потерпели косые.

      – Куда смотришь? В начальство смотри! Чего у тебя глаз на чердак лезет? Разве господин Колесников так смотрит?

      Все головы повернулись в сторону Колесникова.

      Украшение роты стояло, отчаянно выпучив свои очи. Ярко- голубой правый глаз Колесникова блистал. Но левый глаз был еще лучше.

      У человека не могло быть такого глаза. Он прыскал светом, как звезда. Он горел и переливался. В этом глазу сидело небо, солнце и тысячи электрических люстр. Сема пришел в восторг и чуть не зарыдал от зависти. Но начальство уже кричало и командовало. Очарование кончилось.

      Ученье продолжалось еще неделю.

      Звенели и разлетались брызгами разбиваемые очки. Косые палили исключительно друг в друга. Рядовой Шопен тыкался носом в шершавые стены и беспрерывно вызывал негодование прапорщика. Утром стеклянную роту должны были грузить в вагоны, на фронт.

      Но уже вечером, когда косые, слепые и сам полубог Колесников спали, в море стали выходить пароходы, груженные штатской силой.

      В черное, лакированное небо смятенно полезли прожектора. Земля задрожала под колесами проезжающей артиллерии. Полил горячий дождь.

      Утром во дворе казармы раздались свистки. Весь город гремел от пальбы. Против казармы загудела и лопнула какая‐то металлическая дрянь.

      В свалке близоруких и ослепленных бельмами прапорщик искал единственную свою надежду, украшение роты, полубога Колесникова.

      Полубог лежал на полу. Сердце прапорщика моталось, как маятник.

      – Колесников, большевики!

      Колесников привстал на колени. Правый глаз его потух. Левый был угрожающе закрыт.

      – Что случилось? – закричал прапорщик.

      Полубог разъяренно привстал с колен.

      – Ничего не случилось! Случилось, что глаз потерял. Дураки ваши косоухие из рук вышибли, когда вставлял его, вот что случилось.

      И он застонал:

      – Лучший в мире искусственный глаз! Где я теперь такой достану? Фабрики Буассон в Париже!

      Прапорщик кинулся прочь. Единственная подмога исчезла. Спасаться было не с кем и некуда. Оставалось возможно скорее схоронить погоны