Ангел в минуту дефекации. Игорь Павлович Соколов

друга удалялись в своим безмолвные и темные миры…

      Жизнь развела нас жестоким пунктиром необходимости жить для других, завися от них в силу Вечного разума, творящего логику всех земных судеб путем постоянного деления на клетки и размножения всех путем их же умерщвления…

      Жизнь или Бог сделал меня безумным философом, – разве кто-нибудь сможет ответить на этот бессмысленный вопрос… А мне вдруг жутко захотелось зарыться в этих бессмысленных вопросах, чтобы найти не ответ, а хоть какой-нибудь Смысл, ради которого я был бы здесь до самого конца, оставаясь с Вечной Тайной неизвестным…

      Березы шумели как грустные подруги возле Ее могилы…

      Она лежала возле пруда, а в губах у нее нежно трепетала маленькая травинка, она смеялась грудным звонким смехом, а потом глубоко забросил в меня свои голубые глаза, серьезно и одновременно с какой-то лукавой смешинкой, рассматривала мое лицо, т. е. отражение себя в нем…

      – Ты любишь Лермонтова? – спросила она.

      – Я читал его, он мне нравится, только он очень одинокий и печальный в своих стихах.

      – Моей маме очень нравится Лермонтов, и она часто читает его, особенно вот это, —

      Меня терзало судорожной болью.

      Я должен был смотреть на гибель друга,

      Так долго жившего с моей душою,

      Последнего единственного друга,

      Делившего ее печаль и радость,

      И я помочь желал, но тщетно, тщетно.

      Уничтоженья быстрые следы

      Текли по нем, и черви умножались…

      Одной исполнен мрачною надеждой,

      Я припадал на бренные остатки,

      Стараясь их дыханием согреть

      Иль оживить моей бессмертной жизнью,

      О, сколько б отдал я тогда земных

      Блаженств, чтоб хоть одну, одну минуту

      Почувствовать в них теплоту. Напрасно,

      Закону лишь послушные, они

      Остались хладны, хладны как презренье,

      Тогда изрек я дикие проклятья

      На моего отца и мать, на всех людей.

      С отчаяньем бессмертья долго, долго,

      Жестокого свидетель разрушенья,

      Я на творца роптал, страшась молиться,

      И я хотел изречь хулы на небо,

      Хотел сказать…

      Но замер голос мой, и я проснулся…

      Она глубоко вздохнула, прижавшись ко мне…

      – Очень мрачно, – прошептал я.

      – Зато глубоко и осмысленно, – грустно улыбнулась она, и взявшись за руки, мы пошли на кладбище, утопавшее в тени больших старых берез…

      Сейчас берез было мало на кладбище, а могил стало много…

      Люди умирали и умирали, а деревья им словно освобождали место, исчезая, растворяясь в Никуда…

      Господи, мы с ней мечтали о том, что всегда будем вместе, но жизнь нас разлучила навеки… Получалось так, что она читала стихи о нас, о моей безутешной печали по ней…

      Как