Воспоминания. Том 1. Родители и детство. Москва сороковых годов. Путешествие за границу. Борис Николаевич Чичерин

на окнах. Ныне этот дом, перешедши через несколько рук, находится во владении семинарии, которая устроила там общежитие для своих воспитанников. Переехав в Москву для воспитания детей, отец, к сожалению, его продал. В то время он не предполагал, что когда-нибудь этот семейный приют опять станет ему нужен. Он не мог подозревать, что со временем вся его многочисленная семья снова соберется в Тамбове, что там останется жить ослепшая его вдова и что все сыновья, испытавши различные поприща, вернутся на родину и окончательно там поселятся. И теперь, когда я бываю в Тамбове, я не могу без стеснения сердца проходить мимо этого старого нашего жилища, где протекли лучшие годы моего детства. Я смотрю на подъезд, сохранившийся в прежнем виде, заглядываю на обширный двор, где мы мальчиками резвились и играли, на небольшой палисадник, где мы, бывало, строили себе ледяные горы. Каждое окно мне знакомо, каждый угол полон воспоминаний, и я не могу без боли думать, что в этом семейном нашем гнезде ныне обитают семинаристы. Отец в этом случае поступил по обыкновению всех русских людей. У нас жизнь сложилась так, что при самых счастливых домашних условиях мы вовсе не дорожим той материальной обстановкою, которая связана с бытом семьи. Дом, в котором воспитывались дети, с изменившимися потребностями сделался не нужен или не удобен; он продается чужим, и никто не думает о том, сколько с этим исчезает теплых чувств и сердечных воспоминаний, сколько семейных преданий прерывается с уничтожением старого домашнего очага.

      Скоро, однако, устроилось новое гнездо, которое еще в большей мере, нежели городской дом, могло иметь значение семейного центра. Проводя большую часть года в Тамбове, мои родители на первых порах после выселения из Умёта не имели постоянного летнего пребывания; в 1835 году они большую часть лета гостили в Любичах. Они помещались в башне со всем своим маленьким семейством, состоявшем уже из пяти сыновей. Снова возобновилась прежняя приятная жизнь в дружеском кругу; при прощании Катерина Федоровна залилась слезами. «После Вашего отъезда первое, – писала она моей матери, – что я услышала от Кривцова, которого я встретила на террасе, было следующее: я думал, что ты в Мару отправилась, ну уж будут вздохи сегодня. Вместо этого я почти не разговаривала, мы строили планы о нашем путешествии в Беково. Вечером, проглотив свой отвар, я отправилась прогуляться по террасе и совершенно естественно оказалась у башни, которую освещала одна только луна; ни живого существа, ни света, только я одна в этой аллее, которая еще накануне была такой оживленной; все это показалось мне таким грустным, и не только по причине Вашего отъезда, было что-то от смерти в этом спокойствии и пустоте, и я вернулась на террасу, откуда вид не был более живым, но, по крайней мере, там был свет».

      Это было как бы предчувствие, что друзьям не придется уже подолгу жить вместе. В <18>36 году Кривцовы опять звали моих родителей на лето в Любичи, но мать должна была родить в начале июля, и вместо Любичей мы на май и июнь, по приглашению