Окрошка. Отрывочное жизнеописание одного кота. Сергей Носачев

ещё. Всё это многообразие весило килограмм тридцать. Ручки пакетов растянулись, истончились и больно резали ладони.

      Дома жена на секунду выглянула из кухни: поджала губы, закатила глаза, покачала головой и вернулась обратно. Из ванной доносился плаксивый писк. Гера порылся в пакетах, отыскал шампунь и побежал к питомцу.

      Котёнок на разъезжающихся лапах исследовал просторы ванной, пытался выбраться наружу. Тонкие когти удивительным образом умудрялись находить несовершенства эмали – мелкие трещинки, выщерблены на стенках – но едва Толстяк начинал подтягиваться на лапах, когти срывались и он, пища, сползал обратно на дно. Котёнок показался Гере ещё более жалким, чем когда сидел в углу той коробки: слепой и испуганный, в звенящем непреодолимом холоде. Гера скривился от неприязни к жене, безучастно сидевшей на кухне.

      – Держись, мелкий!

      Гера пересадил Толстяка в раковину. Котёнок запищал с удвоенной силой. Гера пустил воду, настроил температуру и сунул Толстяка под струю. Писк стал непрерывным.

      – Потерпи…

      Гера усердно намыливал карапуза под струей воды. Шампунь пах жвачкой, котёнок истошно верещал – странный диссонанс, от которого Гера почувствовал себя кем-то вроде ребенка-садиста, душащего собачку в Диснейленде.

      С пеной и грязью в слив стекали десятки мелких черных семечек-блох.

      – И как они все на тебе уместились-то?!

      Гера мылил и ополаскивал голосившего котёнка снова и снова, пока, наконец, стекавшая вода не стала прозрачной. Оставались уши. Они были чёрные от серы, грязи и, кажется, гноились.

      – Кис! Принеси хлоргексидина. Пожалуйста.

      Тяжелый вздох. Скрип дивана. Шарканье. Стук дверцы шкафчика.

      Гера шерудил в ушах крохотного Толстяка. Котёнок не переставая пищал. Гера не мог понять, как ему удавалось делать это так долго – как будто в этой тщедушной тушке кто-то уместил лёгкие оперного певца, сдувавшиеся через крохотную глотку. К тому же Толстяк издавал разные звуки, как будто играл на скрипке; и каждая новая партия казалась пронзительнее предыдущей. У Геры дрожали руки. Маленькие цепкие когти беспрестанно наотмашь царапали руки, но Гера отвлекался, только если один из них рыболовным крючком подцеплял кожу. Он ещё даже не закончил с одним ухом, когда жена, демонстративно фыркнув, закрыла дверь в ванной и прибавила звука в колонках.

      «Как будто ему это нравится!»

      Когда Гера закончил, в раковине валялось десятка два использованных ватных палочек: белоснежные головки теперь были черными, будто кто-то просыпал коробок каминных спичек. Толстяк выглядел как с открытки – пушистый, умилительно маленький. К тому же, он приятно пах жвачкой, словно его притащили не с улицы, а с рождественской распродажи в кондитерском магазине. Неоткрывшиеся глаза снова показались сожмуренными – от удовольствия или негодования. Гера поднёс дрожащего кота к лицу и ткнулся носом в его блестящий розовый пятачок. Котёнок передними лапами вцепился Гере в нос, прикусил за самый кончик и несколько раз лизнул. Нужно было его накормить.

      Гера укутал котёнка