Кола. Борис Поляков

крытый. Во дворе затишье. Бревенчатые стены конопаченые не пропускают ветра. Походила, оглядывая двор: вздыхая, жевали коровы, в закутке спали овцы. Нюшка подняла фонарь, осветила. В задней стене на засов закрыта воротина. Выходила она в глухой проулок, к туломским амбарам. Пользовались ею редко, при чистке двора. Нюшка, прислушиваясь, подождала. В щели воротины продувал ветер, стучали первые капли дождя… Нет, не слыхать. Корова подняла на свет голову, вздохнула шумно, протяжно и опять стала жевать лениво и обреченно. Нюшка в недоумении подняла брови: «Неужто ошиблась?» Усмехнулась своим мыслям, помахивая фонарем, пошла в дом.

      Из сенцев Нюшка не вошла – впрыгнула, хлопнула в кухне дверью. На столе две плошки сальные метнули по стенам тени. В кухне тепло. Бабуся прядет кудель, шуршит прялкой.

      – Не спишь, бабуся?

      Колесо прялки остановилось, бабуся, поднимаясь, всматривалась, с каким настроением вернулась внучка:

      – Не сплю. Досыта ль наплясалась?

      Нюшка, расстегивая кацавейку, пошла к бабусе. Согнулась, взяла ее руки в свои, приложила к щеке.

      – Наплясалась, аж ноги болят. Какие у тебя руки теплые! А на дворе холодина. И есть так хочется…

      Бабуся деланно посуровела:

      – Ишь, есть хочется! Пока не расскажешь про вечёрку – не дам.

      Нюшка стянула с себя платок, сняла кацавейку, кокошник, тряхнула головой, разметала косу.

      – Все-все расскажу. И что было, и что будет…

      – Молодой-то Герасимов был на вечёрке? – бабуся доставала из блюдного шкафа посуду, хлебницу с пирогами.

      У Нюшки глаза блеснули смехом.

      – Был! Где ему еще быть?

      – Плясал он с тобой? – допытывалась бабуся.

      Нюшка, проголодавшаяся, уплетала пирог.

      – А то как же? С кем ему еще плясать?

      Подперев щеку рукой, бабуся устроилась против Нюшки.

      – Гордячка. И чего гордишься? Иль в Коле девки повывелись?

      – Повывелись, – Нюшка с полным ртом смеялась. – Из породистых, после тебя, только я одна. Больше нету.

      Бабуся качала головой, посмеивалась:

      – Ох, хвастуша! – Подзадоривала: – У Парамоновых Гранька как есть заткнет тебя за пояс…

      – Гранька?! – залилась смехом Нюшка. – Куда ей? Давеча, смотрю, пришла в материнском кокошнике. Свой вышить умения нет. А у меня, смотри, – встала, прошлась, показывая передник. – Кто лучше меня стеклярусом расшить может? А споет? А спляшет? На Граньку парни-то и не глядят вовсе…

      – Только на тебя?

      Нюшка уперла в бока руки, вскинула голову:

      – На меня!

      Лицо бабуси все в морщинах, доброе, а сама подстрекает, выведывает. Не терпится ей знать сердечные дела Нюшкины.

      – Однако весной как уехал он не простясь, посохла ты…

      Глаза Нюшкины сузились в долгом взгляде. Усмехнулась уголком губ, пропела тихонько, с веселой угрозой в голосе:

      Меня высушил милой – суше травки полевой,

      Я повысушу его – суше сена летнего.

      – Ух,