Сны идиота. Натиг Расулзаде

годились, и сколько ни старался «по просьбам трудящихся» удивлявшихся его церемонности в обращение с ними, никак не мог съехать с этого «вы». Это было нечто врожденное, с молоком матери, интеллигентное, что в наше с вами время расценивалось как дефект в воспитании, а порой и как желание не подпускать к себе близко, оставаться на расстоянии, не давать повода для фамильярничания. Многие так и воспринимали обращение коллеги, и потому недолюбливали его, тогда как сам Н.Н. был абсолютно далек от мысли считать себя высокомерным, слишком загордившимся. Да и чем гордиться, Господи?..

      Между прочим, почти у всех, а точнее – у всех учителей, еще точнее – учительниц, не исключая и директрису школы были ученики, с которыми они занимались частным образом и неплохо на них зарабатывали. У всех, кроме Н.Н. И это вполне естественно: ну, кому, скажите, надо брать частные уроки по физической культуре?

      И потому Н.Н. был вынужден жить на одну зарплату, которая, по известному выражению из популярного фильма, очень понравившемуся ему, была «хорошая, но маленькая», и он любил повторять это при каждом удобном случае, когда речь заходила о зарплате учителей, кстати, при неудобном случае тоже любил повторять, потому что особым остроумием не отличался. Жаловались, кстати, на маленькую зарплату именно те учительницы, которые частными уроками зарабатывали в десять раз больше своей зарплаты, и это для простофили Н.Н. было постоянным предметом для удивления, которое он не высказывал при людях. Про себя удивлялся, молча.

      Что это за жизнь такая? – спрашивал себя Н.Н. и вспоминал одно плохое, что конечно, не способствовало улучшению настроения и в итоге – продлению жизни, а совсем наоборот.

      Собаки повсюду провожали его озлобленным лаем, мусор в бедных кварталах города бросали с верхних этажей именно тогда, когда он проходил мимо, будто поджидали его, даже вороны укрытые листвой деревьев яростно каркали – как бы ругаясь – вслед ему, и успокаивались, только когда он отдалялся на приличное расстояние.

      Но порой Н.Н. внезапно и совершенно неоправданно, необоснованно охватывало такое яркое, светлое, как июльский восход солнца чувство, что жизнь все же хороша, хороша, хороша, и это чувство походило на озноб, моментально охвативший и так же моментально прошедший, пролетевший, но послечувствие, как послевкусие испытанное от домашней еды, что после смерти жены изредка приходилось пробовать в гостях, оставалось еще на некоторое время, заставляя сердце чаще биться и трепетать.

      Он ложился рано, в надежде, что ему приснится кто-то, с кем приятно было бы пообщаться, но нередко сны не приходили, он проваливался в темноту и, проснувшись, обнаруживал, что уже шесть утра, или что-то около шести, время, в которое он привык просыпаться.

      Этой ночью он не спал, не удавалось заснуть, бил беспричинный на первый взгляд, нервный озноб, а петля висела, непонятно зачем повешенная, и лезла в глаза, в глаза, прямо в глаза, и было лень подняться снять её. Под утро он все же задремал, чуткий, тонкий