Палач и Шут. ШаМаШ БраМиН

напомнят тебе кто ты?

      – Хоть двадцать, господин, – делано заныл Кечкенхан, – лишь бы вас развеселить.

      Ловко соскочил со стула. Снял с пояса плеть, упал на колени и протянул орудье Штефану.

      – Повелитель, – продолжил скоморох серьезным тоном, не поднимая опущенной головы, – Дозволь слово молвить! – и не дожидаясь позволения спросил. – Можно ли твоей волей или молитвами Теоктиста увеличить число дней в недели?

      – О чем ты, презренный? – князь устало откинулся на спинку скамьи.

      – Три дня недели крестьяне работают для крепости. Отец Теоктист просит еще три дня работы на монастырь. Увеличите неделю еще на два дня. Тогда, глядишь, челядь и себя сможет покормить.

      – Дурак! – в сердцах сплюнул господарь. – Думал что-то дельное скажешь.

      – Я всего лишь шут.

      – Тогда замолчи, – приказал князь. – Яков, ты не ответил на мой вопрос.

      – Господин, стольный град и так слаб гарнизоном …

      – Разве я тебя о стольном граде спрашивал? Или о гарнизоне? – раздражение нарастало.

      – Ни одного, господин, – тихо ответил Арник.

      – Теоктист, ты слышал ответ, – князь отпил из кубка, давая понять, разговор окончен.

      Но игумен не сдавался.

      – Может ты, повелитель, забыл чей милостью посажен на трон? – начал он вызывающе. – Чья невидимая рука вела тебя от победы к победе? Кто давал тебе силы вставать с колен и презренно низвергать врагов Его? Неужели ты полагаешь что землю нашу от сил дьявольских оберегают крепости? Нет, повелитель, сила не в крепостях. А в Храмах Господних! И прежде всего их надо возводить! И не три дня в неделю, а все семь!

      Служитель перевел дух и продолжил:

      – Бекиров яр – святое место. Место, где селились первые христиане, изгнанники с земель Сирийских. Разве крепость должна быть там? Обитель Христова спасет почище всякой крепости!

      Воодушевленную речь сановника прервало противное бормотание. Карлик успел встать с колен, поправить рубаху и спрятать под ремень кнут. Теперь он стоял у княжьего стола и передразнивал Теоктиста.

      – Сгинь, презренный, – прошипел из темноты игумен.

      – Скоморох я, – пискляво заговорил уродец. – Но еще и татарин. Монастырь для Орды, как цветочное поля для пчел.

      – Смерд! – прокричал сановник. От раздражения его высокий голосок сделался еще писклявее. – Разве можно уподобить нехристей, убивцев и воров благородным созданиями Господними?

      – Ваша правда, отче! – карлик снова рухнул на колено. – А я дурак! Прошу простить и разреши поправиться. Орда не пчелы. Нет. Они грязные, навозные мухи. И слетаются, мерзкие, исключительно на говно. Ой!

      Кечкенхан хлопнул себя ладонью по губам и сделал круглые от удивления глаза.

      – Богохульник! – запищал Теоктист. – Гореть тебе в аду!

      Из темного угла показался посох и тонкая, перемотанная полосками серой ткани, рука.

      – За подобные речи, язык тебе надо вырвать! Прижизненно! Великий князь! Прикажи прижечь черный язык гадины адской! Немедля! А