Ученик. Алексей Сережкин

на свои слова.

      – Когда я что-то делаю лучше всех, – учусь, решаю контрольные или пишу сочинения, все, ты понимаешь, все, – он почти сорвался на крик, – воспринимают это как должное. Это нормально, так и должно быть. Никто не считает, что я в чем-то лучший. А стоит мне не суметь сделать что-нибудь, и на меня показывают пальцем и смеются. Мне не надо уже никакого уважения, мне нужно только уметь делать то, что все умеют.

      Ему показалось, что он выдохся. Он чувствовал опустошенность, но с другой стороны казалось, что ему стало легче от того, что выговорился, ведь он даже забыл на какое-то мгновение свою просьбу, с которой и начался этот разговор.

      – Ни разу подтянуться на турнике не можешь, это ты серьезно? – спросил Кореец сосредоточенным тоном, – и почему-то он невольно засмеялся ему в ответ. Кореец тоже улыбнулся, и сейчас вдруг стало отчетливо видно выражение его глаз. Глаза не смеялись, а смотрели заинтересованно и даже несколько отстраненно, будто Кореец был погружен в собственные мысли.

      Затем Кореец внезапно заинтересованно спросил:

      – А что, если ты научишься делать и все остальное лучше всех? Вдруг и это станут воспринимать как нечто само собой разумеющееся, об этом ты не думал? Не начнут тебя уважать, и восхищаться тобой не будут? Тоже воспримут как должное?

      Он криво усмехнулся.

      – Не станут и не нужно. Зато я смогу защитить себя. И то, что мне важно и нужно. И своих друзей. Впрочем…

      Он замялся.

      – Друзей у меня на самом деле и нет. Приятели. Я даже за партой один сижу. Пересадили на первую парту, зрение стало портиться. А постоянно в очках ходить я не могу. Только меня одного из всех, ну из тех, кто в очках, и дразнили очкариком.

      – Но вообще ладно. Это все чепуха, – продолжил он. Очков у меня одна пара, еще попробуй найди нормальную оправу, ты бы меня видел в очках. А ту, что мама мне купила, повредили немного. Дужка треснула – поэтому в них особо не походишь, – и он улыбнулся.

      Улыбнулся и вспомнил, как он переживал из-за того, что ему сломали оправу, просто так, от нечего делать, как он вспомнил тогда, как мама принесла ему очки и смешной очешник синего цвета, и как, вспомнив это, он, не удержавшись, заревел, чем доставил еще несколько приятных минут одноклассникам. Им было просто приятно и смешно. Забавно и весело унижать и издеваться над ним.

      – А одноклассники… Знаешь, их всего двое. Основных. Тех, которые постоянно ко мне лезут. И ты знаешь, я их на самом деле боюсь. Три месяца назад, в нашем школьном дворе, – один взял маленького котенка и убил его. Схватил за лапы и ударил о стену. Можешь себе представить?

      Все веселье куда-то делось, продолжать разговор он не мог. Почему-то воспоминания очень живо всплыли в памяти и как-то одно наложилось на другое, и он вспомнил то тягостное ощущение, которое было тогда, когда он стоял у окна и смотрел вниз, во двор – совсем недавно, в тот день, когда он познакомился с Корейцем.

      Как будто не было ничего в промежутке. И хотя оставалось еще почти три целых месяца каникул, от мысли,